– Не говори глупостей. Твоя задача – набраться опыта, а моя – его обеспечить, – хмыкнул он, а потом бросил взгляд на высветившееся в телефоне оповещение. – Зайди к своему пациенту и иди мойся, Вишенка. А я пока поговорю с командой.
Рене скребла руки с такой тщательностью, что на неё начали подозрительно оглядываться. Медленно выдохнув в маску, она ещё раз прошлась щёткой по ногтям, растерла мыло по коже вплоть до локтей и начала смывать. Операционная лупа привычно сдавливала затылок и мерзко натирала открытый участок кожи на лбу, отчего Рене в очередной раз пообещала себе накопить на собственные бинокулярные линзы. Правда, сделать это с её-то зарплатой было огромной проблемой. Просить у родных не хотелось, а потому оставалось только мечтать, что с получением лицензии траты уменьшатся.
Позади послышалось характерное шарканье, хлопнула дверь, и в помещение вошёл доктор Хэмилтон, ведя за собой группу студентов. Из груди Рене вырвался ещё один вздох. На этот раз скорбный. Ребята подозрительно косились на её хирургический костюм и явно ждали объяснений профессора. А тот веселил молодых коллег рассказами из своей практики. Рене бросила на него укоризненный взгляд и потянулась за стерильной салфеткой.
– То, что запрещено в операционной, не регламентируется в помывочной, – тихо заметил намыливающий руки Хэмилтон.
– Знаю, но…
– Ты напряжена.
– Сосредоточена, – упрямо склонила голову Рене, когда руки стянуло от антисептика.
– Напряжена и испугана, – с нажимом закончил нелепую перепалку Хэмилтон. – Да, этот пациент впервые полностью твой от момента попадания в скорую до того, как он покинет больницу. Да, решения здесь тоже только твои: план операции, техника выполнения, даже инструментарий. Да, это большая ответственность, и сегодня я лишь твой ассистент. Но время пришло. Заканчивай обработку рук и забудь, что здесь есть кто-то кроме тебя и меня.
Рене поджала губы, но кивнула.
– Есть ли какие-нибудь новые детали, которые мне необходимо знать, прежде чем я зайду в операционную? – совершенно иным, сухим и деловым тоном спросила она.
– Нет. Всё по плану.
Не дожидаясь, пока профессор закончит, она толкнула плечом дверь и вошла в просторное помещение, которое встретило привычными звуками. Шумела аппаратура, со щелчками да свистом насос из установки для вентиляции лёгких впрыскивал кислород, раздавались шелестящие шаги обутых в бахилы сестёр. Они деликатно погромыхивали тележками с инструментами и о чём-то негромко переговаривались. На стене тихо гудел новый большой негатоскоп, увешанный снимками изувеченной правой кисти пациента.
И всё это – каждый вздох, смех, шорох – сливалось в монотонный рабочий гул, из которого острым уколом выделялся равномерный писк кардиомонитора. Звуки кружили по операционной, проникали в уши и вдруг подняли внутри такую волну эмоций, что та взлетела до самой груди, резанула по шраму и отдалась лёгкой дрожью в кончиках пальцев, напоминая, почему Рене сейчас здесь. А в следующий миг волнение схлынуло, и появилось спокойствие. Пусть наверху в смотровой толпились взбудораженные журналисты! Пусть их рты бормотали в свои диктофоны про уникальность, молодость и подозрения на гениальность. Пусть где-то там неведомые судьи решали, достойна ли доктор Роше практики у самого Колина Энгтана. Плевать! В тот момент, когда Рене отточенным жестом вдела руки в перчатки, для неё ничего не осталось – только она сама, операционное поле и ровный звук чужого сердцебиения. Сегодня за дирижёрским пультом Рене будет одна.
– Начинаем.
Голос перекрыл едва слышимые разговоры сестёр с собравшимися около негатоскопа студентами, где те тревожно разглядывали снимки. Рене сделала несколько шагов и встала слева от пациента. Напротив занял позицию ассистента профессор Хэмилтон, и это словно стало командой. Все на мгновение замерли, казалось, даже затаили дыхание, а потом привычно зашелестели одеждой, разбредаясь по местам в зрительном зале или же прямо на сцене. Здесь каждый наизусть знал свою роль и чёткий порядок задач. Где-то наверху застрекотали камеры… а в динамиках небольшого музыкального центра послышалось шипение.
Музыка всегда звучала во время долгих и утомительных операций, хотя выбор, что именно слушать, зачастую вызывал бурные споры у персонала. Но сегодня все были единодушны, когда голос весело запел о солнце, что наконец взошло после долгой зимы. Поймав удивлённый взгляд наставника, Рене подмигнула и взяла в руки скальпель. Чарльз Хэмилтон души не чаял в музыке Битлз, а она уважала профессора и прямо сейчас столь своеобразно говорила ему «спасибо». Рене благодарила его за возможность, за знания, за их прекрасную дружбу. Наконец, за поддержку.