На самом деле, она совершенно не понимала, что чувствует. Злость? Обиду? Смирение? Полное и беспросветное отчаяние? Или же жалость, сочувствие и неуёмное желание простить? Вылитой на голову правды оказалось так много, что Рене попросту не сумела с ней справиться. Она слишком устала, плохо спала в последние дни, но даже витая в лихорадочных галлюцинациях, упрямо пыталась найти хоть один выход и понять, как теперь быть. Потому что бросить всё и уйти было уже поздно. С того самого вечера, когда ей позвонил совершенно невменяемый Тони. Не поцеловал, не унёс на руках в машину или попытался остановить после ссоры у кабинета Энгтан, нет. А в момент, который стал признанием слабости и криком о помощи, потому что, кажется, у доктора Ланга больше никого не было. Как не было и у Колина Энгтана, если верить разобранному едва ли не на молекулы короткому разговору. А потому влюблённое сердце очень хотело найти оправдания или услышать самые невероятные извинения. Господи, она считала, что заслужила!
Рене шмыгнула заложенным носом и сунула в карманы озябшие руки. С залива Святого Лаврентия дул гадкий ветер, что забирался даже под толстую куртку, под ногами вязко хрустел выпавший ночью снег, над головой в ледяном вихре шуршали рождественские украшения.
Когда-то Чарльз Хэмилтон научил её искренне любить канадскую зиму. После мягкого климата Старой Европы Рене была ошарашена и количеством снега, и температурой, но профессор оказался упрям. И Рене вдруг споткнулась от ошеломляющей мысли – а ведь они так похожи! Энтони и его дядя. Два талантливейших хирурга, оттого немного (ах, а кто-то уж слишком) спесивые; в чём-то замкнутые, но порой настолько прямолинейные, что она неловко замирала от такой откровенности. Право слово, ей следовало догадаться самой. И, наверное, Энтони ждал именно этого. Бога ради, он раскидал достаточно хлебных крошек, чтобы Рене заработала от них ожирение. Чего только стоили тесты, невероятные совпадения фактов, даже необъяснимую ненависть к Хэмилтону следовало немедленно записать в подсказки. В таких шарадах был весь доктор Ланг! Через колючки кратчайшим путем к правильному ответу. Только в этот раз он, похоже, перехитрил сам себя.
Она устало вздохнула и потёрла рукой пока прохладный лоб. Стараниями Энн температура спала быстро, но теперь Рене чувствовала слабость и едва волочила ноги через нагромождение хаотичных сугробов. Тяжелые ботинки увязали в снегу, словно на них нацепили по якорю, а куртка и свитер давили на плечи. Очень хотелось спать, но к этому Рене успела привыкнуть, так что почти не замечала слезившихся глаз.
Просто куда-то идти – бездумно и бесконечно – оказалось удивительно хорошо. Мысли плавно перетекали от одного подмеченного украшения к другому. Рене сравнивала увиденное с воспоминаниями, словно провела вдали от этого города не три осенних месяца, а минимум тридцать лет. Возможно, в том была виновата простуда, которая кутала разум в лёгкий туман, а может, ощущения свыкнувшегося с другим городом человека. Однако, когда вдалеке замаячило здание университетской администрации, внутри всё тревожно сжалось.
Рене знала, что будет делать. Чёрт побери, она целое утро бубнила в лицо скучавшей Энн, какими именно аргументами будет убеждать комиссию в невиновности Энтони. Потому что Рене виновата не меньше, чем он. Потому что пусть тогда накажут обоих, либо вообще никого! Потому что в ней горел священный огонь справедливости, который сейчас затмил даже глухую обиду на Филдса, Лиллиан Энгтан и самого Ланга. Потому что не было ни малейшей догадки, чем она умудрилась заслужить доверие Тони, но оно давало надежду – объяснения будут. Любые. Ибо после этих двух дней она была согласна даже на самые крохи, лишь бы найти хоть одно оправдание – сущий пустяк, который с натяжкой станет поводом для прощения.
Но уже поднимаясь по каменным ступеням огромного корпуса, Рене вдруг отчаянно захотела ничего не знать ни о Чарльзе, ни об Энгтане, ни о Квебеке, ни о каких-то интригах, договорённостях или тайнах. Господи! Рене мечтала просто любить выбранного человека. Да, не самого идеального, даже не самого лучшего из всех знакомых, но определённо подходящего именно ей.
За годы обучения в университете Рене успела побывать в каждом его уголке. Она поднималась на башенку древней библиотеки, что располагалась в центре Квебека, заглядывала на факультет архитектуры и спускалась в подвалы к физикам. Днями пропадала в лабораториях, практиковалась в университетской больнице и даже была в команде по триатлону. А потому Рене, конечно, появлялась и здесь – в огромном амфитеатре, где обычно проводились престижные лекции именитых учёных, политиков или выдающихся бизнесменов. Семьдесят рядов вверх и более сотни мест на самой галёрке. В этом лектории, чьи стены постепенно терялись в сумраке зимнего дня, всегда царил зябкий холод, гул сквозняков и эхо неведомых шорохов.