— С божьего соизволения.
— Никуда она не поедет, — говорит Мэри.
— Поеду, Мэри, — говорю я.
— Мое дело приглядывать за вами, — говорит Мэри. — Так я и буду стоять в сторонке, пока вы себя губите.
— Я поеду, Мэри, — говорю.
— А кто вас поднимет, когда вас собьют с ног и растопчут?
— Господь меня поднимет, — говорю.
— Видишь, до чего ты ее довел? — говорит Мэри и смотрит на Джимми.
— Не я, — говорит Джимми.
— Когда нас поведет она, за нами пойдут массы!
Это сказал длинноголовый парень в комбинезоне.
Я не взглянула в его сторону, я смотрела на Джимми. "Джимми, Джимми, Джимми, — думала я. — Люди, Джимми? Слушаешь ты этого парня — красноречие, видите ли, так он это называет, — и рассчитываешь на людей?"
— Хочешь есть, Джимми? — спросила я.
— Я пойду домой, — говорит он. — Надо рассказать тетушке Лине.
— Будь поосторожней с Линой, Джимми, — говорю. — Она ведь нездорова, сам знаешь.
— Я буду осторожен. Увидимся в понедельник, мисс Джейн. В понедельник в девять утра. Как вы туда доберетесь?
— Как-нибудь доберусь с божьего соизволения.
— А мисс Дет все еще устраивает по субботам благотворительные вечера? — спрашивает Джимми.
— Да, каждую субботу с божьего соизволения.
— Завтра вечером я приеду, — говорит он. — А в воскресенье приду в церковь.
Я поглядела на него в темноте. "Джимми, Джимми, Джимми! — думала я. — Не слушай ты этого красноречия, того, что длинноголовый говорит тебе о людях. Где тут люди, Джимми?"
Он поцеловал меня на прощанье и уехал. За машиной через поселок протянулась полоса пыли. Она долетала до веранды, и кожа на лице становилась шершавой от нее.
— Вот и Лине придется уехать, — сказал Страт. — И вам, мисс Джейн. Вы же поедете в Байонну в понедельник?
— Поеду, если господь позволит.
— Зачем? — говорит Мэри. — Чтобы умереть в Байонне?
— Я умру в Байонне, только если на то будет господня воля, — говорю. — А не будет, так я умру у себя в постели. Если бог пошлет.
— Ведь ей же больше ста восьми лет! — говорит Мэри. — Почему они восемнадцатилетнюю не выбрали?
— Той девушке всего пятнадцать лет.
— Вот значит что! — говорит Мэри. — Вы все, выходит, знали. Вместе и готовили это дело. А где же была я-то?
— В поселке, — говорю.
— А вот мне утром в понедельник надо докопать канаву, — говорит Страт. — До вечера не управлюсь.
— И сколько же это канав будут копать в понедельник утром! — говорит Этьен.
— А тебе канаву копать не надо? — спрашивает Страт.
— Вроде бы нет, — говорит Этьен.
"Джимми, Джимми, Джимми! — думала я в темноте. — Вот они — люди, Джимми!"
Брэди был у Дет в субботу вечером, когда к ней пришли Джимми и длинноголовый парень. Но люди там больше интересовались густой похлебкой и пивом, чем Джимми и его рассказами. После того как длинноголовый показал всем лист с фотографией арестованной девушки, они поехали в Чайни на другую вечеринку. Там был Генри, младший сын Фафы. Он рассказывал, что люди там выслушали Джимми и длинноголового и некоторые даже пообещали быть в Байонне в понедельник утром, но, едва Джимми с тем парнем ушли, они тут же передумали.
К тому времени, когда в воскресенье Джимми пришел в церковь, все уже знали, что случилось. Джаст Томас говорил даже, что Джимми не надо пускать в церковь, но пресвитер Бэнкс сказал ему, что ни перед одним человеком, который приходит в церковь с миром, нельзя закрыть дверь. Когда Джимми встал, чтобы говорить, некоторые ушли. Многие из тех, кто остался, слушали без внимания и уважения. Я сидела, смотрела на Джимми и думала: "Джимми, Джимми, Джимми, Джимми, Джимми. Это не потому, что они тебя не любят, Джимми, это не потому, что они не хотят тебе верить. Но они не понимают, о чем ты говоришь. Ты говоришь о свободе, Джимми. Но свобода здесь — это чтоб сводить концы с концами и чтоб белые сказали, что ты неплох. Черные занавески висят на окнах, Джимми. Черные покрывала укрывают их ночью, черная пелена закрывает им глаза, Джимми. А шум, шум, шум у них в ушах мешает им разобрать, о чем ты говоришь. Ох, Джимми, разве они не молили о тебе и разве господь не послал им тебя? А когда они увидели тебя, разве они не возрадовались тебе? Они ждали тебя, Джимми, а теперь, когда ты с ними, они не могут понять тебя. Видишь ли, Джимми, они хотят, чтобы ты исцелил их боль, но они хотят, чтобы ты сделал это, не причинив им страданий. Ты не можешь причинить им больше страданий, чем когда убеждаешь их, что они не хуже других людей. Видишь ли, Джимми, им с самой колыбели внушали, что они хуже — что они не слишком отличаются от мулов. Когда людям внушают одно и то же сотни лет, они начинают и думать, как им внушают. Занавеска, Джимми, покрывало, пелена перед глазами, шум, шум, шум в ушах — за два дня, за несколько часов, Джимми, от всего этого избавиться нельзя. Сколько для этого нужно времени? Откуда мне знать? Пути господни неисповедимы, но бог творит чудеса.