В этот самый момент дверь в покои Иосифа Каиафы приоткрыл его домоправитель и сказал:
— В твоих садах находится человек, который говорит, что зовется он Иуда Искариот, и, мол, он один из двенадцати апостолов Иисуса Назарянина и хочет говорить с тобой.
Верховный первосвященник велел впустить его. Иуда Искариот был высок и широкоплеч, острые черные глаза и темные вьющиеся волосы, резко очерченный нос и небольшая бородка; на зеленый хитон накинут желтый плащ. В его внешнем облике не было ничего отталкивающего, напротив, он выглядел живописно и мужественно, как языческий вождь.
— Чего ты хочешь? — спросил Каиафа.
— Если вы мне хорошо заплатите, я вам его выдам, — ответил Иуда. — Приведу вас к тому месту, где он проводит ночи в одиночестве, без этой оравы, которая его окружает и может помешать вашей страже.
— Мы прекрасно осведомлены о его прибежищах и его телохранителях, — сказал Каиафа угрюмо. — Однажды он добрался даже до города Эфрона, к самой пустыне. Теперь он обычно укрывается в Вифании, в полулиге от Иерусалима, или ночует под открытым небом в садах на горе Елеонской. Наши люди повсюду следят за ним.
— Послушай меня, Верховный первосвященник, — сказал, нимало не смутившись, Иуда. — Я готов тогда засвидетельствовать перед тобой и перед всем синедрионом, что Иисус Назарянин открылся нам, своим ученикам, будто он и есть Сын Божий, Христос. Поведал он нам это однажды вечером возле Кесарии Филипповой, и только я один могу выдать его, ибо среди всех там бывших только я один намерен от него отречься.
Лицо Каиафы прояснилось. Нашлось как раз то, чего ему не хватало: для обвинения Иисуса достаточно было одного свидетеля, показывающего, что тот святотатствует, выдавая себя за Мессию.
— Я дам тебе тридцать сребреников, если ты это сделаешь, — сказал Каиафа.
— В тридцать серебряных сиклей Вторая Книга[38] оценивает жизнь раба, — сказал Иуда.
Каиафа воспринял его слова как подтверждение сделки и протянул Иуде кошель с тридцатью монетами.
В тот уже довольно далекий полдень, когда Иисус, выбирая своих апостолов, назвал в конце церемонии имя Иуды Искариота, не менее сотни удивленных лиц обернулось в сторону последнего избранника. Иуда не был галилеянином, как первые одиннадцать, не был он, как они, ни простолюдином, ни сыном бедных родителей. Он так ярко описывал свою жизнь, что почти никто из последователей Иисуса не принимал его речи всерьез, и его считали любителем прихвастнуть, дабы прослыть человеком, повидавшим свет.
По ночам при свете звезд или под шум дождя, стучавшего по навесу житницы, где они укрывались от непогоды, Иуда вел свой рассказ:
— Родился я в Кариоте, селении, неподалеку от города Хеврона, на юге Иудеи. Отец мой, Симон Искариот, владел оливковыми рощами и хранилищами для ячменя и пшеницы. С самого моего рождения он возлагал на меня большие надежды, даже назвал меня Иудой, что означает «да будешь хвалим», и старался учить меня распоряжаться нашим богатством и приумножать его. Но я родился на свет не для того, чтобы считать деньги, хотя все, кто меня знал, думали, что в этом и состоит мое жизненное назначение. Одним прекрасным утром я бросил родительский дом и испарился, как летнее облако. Сначала я пересек Мертвое море на лодке эдомейских контрабандистов, спустился через Моав и Эдом к Аравийскому заливу, добрался кружными путями до египетского Мемфиса, потом воды Нила вынесли меня к морю, а по морю доплыл я до берегов финикийских; ходил на кораблях и торговал бусами и браслетами у островов Греции, собирал сладчайшие винные ягоды на Кипре, водил караваны верблюдов в Византию, рубил гигантские кедры в Ливанских горах и неведомо как снова оказался в Палестине. В порту Тира, куда я причалил после долгих скитаний, кто-то сказал мне, что один галилейский равви творит чудеса у Тивериадского озера и возвещает скорое Царство Божие. И я пришел внимать ему с чистым сердцем, следовать за ним, служить ему учеником.
Меньше всех верил его историям Иоанн, сын Зеведея; с самого же начала чутье рыбака навело его на подозрение. Однако, вопреки всеобщему изумлению, Иисус сделал Иуду Искариота двенадцатым апостолом и доверил ему ящик с немногими бронзовыми монетами, составлявшими все имущество бедной бродячей общины.
Сновидением канула в вечность та весна в Галилее, где Иисус творил чудеса и выбирал себе апостолов. Настали иные времена. Иисус осужден синедрионом на смертную казнь — апостолы Петр и Иоанн, которым удалось пробраться во внутренний двор дома Каиафы, не подавая, конечно, и виду, что оба они последователи Назарянина, приносят страшную эту весть в домик, где скрываются девять остальных. Домик принадлежит тому самому водоносу, другу Иисуса, в нем они накануне собирались на праздничную вечерю. Сюда, не сговариваясь, все и поспешили, презрев на какое-то время опасность, ибо его слова, сказанные за тем ужином — «берите и ешьте хлеб, это — тело мое», «берите и пейте вино — это кровь моя»,— теперь звучали как единственная светлая реальность, оставшаяся им от Учителя.
Иисус должен вот-вот умереть в муках от рук иудеев или римлян, и та же самая ужасная смерть постигнет всех его учеников, — так они думают и страшатся собственных дум. Но. собравшись снова вместе, они вспоминают не смерть, которая их пугает, а иудино предательство, смысл которого не могут постичь. Каждый из них пытается что-то понять и объяснить, но убедить остальных не удается никому.
— То была алчность, — говорит Матфей.
Алчность — это змея, которая клубком свивается в сердцах людей и высасывает соки любви и нежности. Когда Матфей был мытарем, он видел, как бледнеют лица богатых, когда наступает час платить подати, видел, как они корчатся не хуже рожениц, когда расстаются со своими драхмами. Этот Иуда, бывший их казначеем, не раз удивлял Матфея тем, как ласково он гладил монеты, подобно сластолюбцам, руки которых поглаживают тело голой женщины. Первосвященники предложили ему тридцать серебряных сиклей за выдачу Сына человеческого, и Иуда, ослепший и оглохший от жадности, уже не мог оценить всю меру своей подлости, ему лишь виделись толстые круглые монеты и слышался звон металла — Матфей не сомневался. Алчность — это ворон, который может растерзать самую благородную душу; капкан, который подстерегает нас в жизни; поток, который несет нас к смерти.
— То было властолюбие, — говорит Иаков-старший.
Властолюбие — это мрак, обволакивающий людей и сбивающий с пути; грязь, мутящая светлую воду дружбы; скверна, отравляющая чистоту души. Иаков-старший думает, что Иуда шел с ними не из-за любви к Иисусу, а дабы заполучить часть царства, обещанного Иисусом. Когда в Галилее толпы пели победные гимны, славя приход Учителя, и завороженно слушали его притчи, Иуда Искариот считал, что уже завоевано это царство, подобное тем земным царствам, которые он так вожделел. Он уже видел Иисуса сидящим на золотом троне, с усыпанной рубинами короной на голове и с серебряным скипетром в руках. Он видел апостолов вокруг него, правящих суд и вкушающих власть над покорными им народами. Но когда люди стали отходить от них, ибо Иисус уже представлялся не Сыном Давида, а потомком Иова, Иуда тоже утратил веру в Учителя, затаил злобу на его милосердие, от которого нет никакого проку, и решил предать его, чтобы отомстить за крушение родившейся надежды на собственное возвеличение.