И тринадцати лет еще не исполнилось Саломее, но ее маленькие груди были как новорожденные газельки, а соски — как их носики-зернышки. Не было ей и тринадцати, но ее руки трепетали в экстазе танца, как у гетеры, вздрагивающей от страстных порывов любовника. Не было ей и тринадцати, но ее упругие бедра созревшей женщины раскачивались, словно зовя к любви. Не было ей и тринадцати, и ни один мужчина еще не побывал на ее ложе, но в ее глазах сверкали зеленые светлячки желания, а животик дрожал мелкой дрожью, как розовая медуза; ее лобок все четче рисовался под парчой, будто на глазах зреющий, манящий и запретный плод.
Саломея не была обнажена, но все они видели ее нагой. Принцесса из династии Иродов, девственница асмодейского[23] рода-племени, не смела оголяться перед мужчинами, но все они видели ее голой. Когда кончился танец, она рухнула наземь — косуля, сраженная мечом музыки. Когда приутихли восторженные голоса, она встала — воскресшая жестокая богиня, — а гости погрузились в бездну молчания, будто пантера сладострастия одним ударом лапы сбросила их туда вместе с их шумом и гамом. Ирод Филипп, тетрарх Итуреи и Трахонтиды, повернул лицо к соседнему ложу, занятому его братом Иродом Антипой, и сказал:
— Сколько лет принцессе Саломее?
Ирод Антипа ответил:
— На сорок меньше, чем тебе.
— Я на ней женюсь, — сказал Ирод Филипп.
— Хочу, чтобы ты знал: ей еще нет и тринадцати, — сказал Ирод Антипа.
— Я на ней женюсь, — сказал Ирод Филипп, будто говорил сам с собой. — Я женюсь на ней до того, как поспеют хлеба.
— Хорошо, ты женишься на ней, — согласился, улыбаясь, Ирод Антипа.
В эту минуту тихо заворковали тамбурины, и Саломея легкими шагами направилась к столу, у которого на главном ложе из трех возлежал тетрарх.
— Ты так танцевала, как никогда не станцевать и ангелу небесному, — сказал Ирод Антипа, и его громко произнесенные слова были услышаны всеми присутствующими. — Проси у меня все, что хочешь, и я тебе дам. Даже если попросишь полцарства, получишь его.
Саломее было неполных тринадцать, и она не знала, что ответить, чуть не сказала, что ничего не хочет, что танцевала просто так, но ее мать успела шепнуть ей на ухо:
— Проси голову Иоанна Крестителя!
Саломее было неполных тринадцать, и она даже слышать не слышала о существовании пророка и ведать не ведала, зачем матери понадобилось обезглавить какого-то безвестного человека.
— Проси у меня полцарства и получишь, — настаивал Ирод Антипа, глядя на мать, хотя обращался к дочери.
— Проси голову Иоанна Крестителя! — повторил злой голос Иродиады.
И Саломея сказала:
— Я хочу голову Иоанна Крестителя на серебряном блюде.
Ирод Антипа скорбно уставился на гостей, особенно долго смотрел на священников-фарисеев, которые более всех были смущены неслыханным требованием принцессы. Потом сказал:
— Не требуй этого у меня, Саломея, Иоанн Креститель — нищий пророк, который никому не вредит своими проклятиями и сквернословием. Я сам спущусь в темницу, где он сидит, чтобы наставить его и успокоить. Умоляю тебя, проси у меня полцарства взамен его головы. Я подарю тебе самые красивые замки у Галилейского моря, осыплю тебя брильянтами и жемчугами, велю сделать корону с топазами и сапфирами, ты станешь разъезжать по городам Иудеи в карете из золота и серебра, запряженной лошадьми цвета белого мрамора; ты выйдешь замуж за моего брата Ирода Филиппа, за этого скромного и щедрого тетрарха Итуреи и Трахонтиды, но только не проси у меня голову узника.
Шепот матери впивался ей в ухо:
— Проси голову Иоанна Крестителя!
Саломее надоело это странное препирательство, смысла которого не понимала. И она сказала Ироду Антипе:
— Ты всегда держишь свое слово, тетрарх. Я хочу, чтобы перед двумястами свидетелями ты выполнил свое обещание и велел принести мне голову Иоанна Крестителя на серебряном блюде.
Ирод Антипа в деланном отчаянии откинулся на свое ложе, складки туники прикрыли сивую бороду. Палач, все видевший, стоявший у одной из боковых стен как статуя колосса — ноги врозь, в руках огромная острая сабля, — шагнул вперед, чтобы получить приказ, которого ждал:
— Отруби в темнице узнику голову и принеси ее сюда на серебряном блюде!
Снова заиграли цитры и флейты, но теперь их тихие звуки сливались в скорбную и заунывную мелодию. Рабы наливали из золотых амфор последнее вино, самое густое и сладкое, но кубки стояли нетронутыми. Глаза всех были устремлены на дверь, где исчезла фигура палача и где он должен был появиться вновь.
Он и появился вскоре, неся страшную отрубленную голову. Длинные космы свисали с краев серебряного подноса и кропили кровью шероховатый мозаичный пол; черные капли загустевали во взлохмаченной бороде, рот кривился застывшей гримасой негодования и отвращения; глаза, никем не закрытые, продолжали смотреть с дикой яростью затравленного волка.
Палач пересек зал и протянул Саломее этот ужасающий дар, который она требовала, но девочка повернулась и, громко плача, побежала по коридорам и не останавливалась, пока не ворвалась в свои покои, где, содрогаясь всем телом, упала на подушки ложа.
Немного спустя туда же на цыпочках вошел Ирод Филипп, и Саломея тотчас поняла, что он пришел ее насиловать. Она не сопротивлялась, потому что была изнурена бурным танцем и ошеломлена видом головы без туловища. Была и еще одна, не менее веская причина уступчивости: ее отчим Ирод Антипа объявил ей о предстоящей свадьбе с этим похотливым козлом, который так хрипло дышал, раздевая ее.
Ирод Филипп довольствовался малым, ибо для продолжения у него не было сил, о чем он и сам прекрасно знал. Он так же ушел на цыпочках, как и пришел, оставив Саломею в полной растерянности подростка, пытающегося представить себе свое будущее, и с мазком крови на чреслах, гораздо более светлой крови, чем та, что капала из перерубленных вен пророка. Саломее еще не было полных тринадцати, а в ту нескончаемую ночь она испытала самые сильные потрясения в своей жизни. Как же так? Я выйду замуж за тетрарха Ирода Филиппа, который приходится мне дядей, потому что он брат моего отца Ирода Филиппа Боэтуса, и он же брат моего дедушки, потому что он дядя моей мамы Иродиады, а я сама — внучка Ирода Великого по линии моего отца и его правнучка по линии моей матери, потому что она тоже внучка Ирода Великого от асмонеянки Мариамны; мой отец, Ирод Филипп Боэтус, — сын Ирода Великого и Мариамны (второй), которая была дочерью первосвященника Симеона бен Боэтуса; а этот Ирод Филипп (который меня сейчас обесчестил и хочет стать моим супругом) — тоже сын Ирода Великого и одной иудейки из Иерусалима по имени Клеопатра, и, наконец, мой отчим Ирод Антипа — тоже сын Ирода Великого и самаритянки Мальфасы. В каком же родстве между собой будут дети из моего чрева от Ирода Филиппа? Выходит, сама я буду свояченицей моего отца, теткой моей матери, внучатой племянницей моего супруга и правнучкой моего деда? Мысли Саломеи бились в этой паутине, пока ее не сковал сон.
Ирод Антипа, сумрачный и одинокий, бродил по большому дворцовому залу. Гости распрощались один за другим, не приходя в себя от потрясения, — в их числе был и Люций Вителий, который, казалось бы, достаточно нагляделся на гладиаторов, приконченных на аренах Рима. Потом исчезли музыканты, палач, евнухи, рабы, телохранители. Последней покинула тетрарха Иродиада, которая и осталась бы, но ей было больше невмоготу ощущать на себе взгляд мертвых очей Крестителя. Слуги погасили огни; в зале тихо мерцали желтые язычки четырех фитилей. Голова пророка виделась в полутьме отсеченной головой черной лошади. И тут Ирод Антипа услышал слова, срывавшиеся с мертвых губ, вопли, несшиеся из перерезанной глотки, страшные поношения, которые не могла прервать даже смерть: