Это было как раз за месяц или два до того, как у Хермана обнаружили его цирроз печени. В то время он лечил свои боли в боку усиленными дозами вина и двойным коньяком по утрам. До того как явиться к Каспару, они у кого-то в мастерской уже порядком перехватили и под общий смех разрисовали Хермана. Дело в том, что с Херманом обычно случалось так: после первой выпитой бутылки вина его частенько бросало в жар, и он просто вынужден был скидывать с себя лишние одежды. Обычно дело доходило до исподнего, если только прежде его не сваливал сон.
На день рождения к Каспару Херман явился уже слегка размалеванным, чей-то старый рабочий халат прикрывал голое в цветных разводах тело. Веселье продолжалось. У Каспара дома тоже имелись краски и кисти, при помощи которых он иногда пробовал руку, теперь их пустили в дело. Один просто-напросто посадил Херману на лоб красное браминское пятно, другой «навесил» на обросшую грудь большую желтую шерифскую звезду, кто-то навел кистью восемнадцатого номера сбоку, по волосатым голеням широкие красные лампасы.
Со спины Хермана украсили веселой тематической композицией, где могучие кентавры гонялись за пышными нимфами. Наконец после третьей бутылки Хермана положили ничком на ковер, стянули трусы и намалевали ему ультрамарином и киноварью обезьяний зад.
Херман и не думал портить другим веселье. Он все безропотно сносил, если только время от времени ему давали пригубить бокал с вином. Потом на Хермана снова напялили коробившийся от засохшей масляной краски халат, чтобы не пачкать одежды и сиденья, и пирушка продолжалась полным ходом.
Херман явно наслаждался тем, что находится в центре внимания. Правда, свои неудобства имелись и в его положении. Он должен был все время помнить, что не смеет ни к чему прикасаться и может сидеть только на полах своего халата. Но разок он все же забылся и прислонился к дивану. На нем тотчас же отпечатались сине-красные разводы. На следующий день Каспар до того оттирал пятно скипидаром, что это место стадо гораздо светлее остальной драпировки.
Но когда Херман, танцуя, заляпал еще и красно-розовое пончо студентки художественного училища, то вся честная компания решила, что на этот раз шуток довольно и Хермана следует немедля отмыть. Тут же оккупировали ванную Каспара, и добрых три четверти часа оттуда сквозь дверь до продолжавшей пирушку братии доносились громкие возгласы, пронзительный визг и жалкий скулеж чуть ли не кипятком ошпаренной жертвы. Трижды истерзанный Херман вырывался из рук своих мучителей (на следующий день Каспар обнаружил, что в ход была пущена даже проволочная щетка для кухонной посуды) и выбегал в комнату, оставляя за собой радужные следы мыльной пены и масляной краски. Но всякий раз ревностные мойщики настигали Хермана и с радостным ревом тащили назад в ванную.
Явно какая-то часть воды выплеснулась из ванны на пол. Моечная операция только что завершилась, когда раздался звонок и за дверью оказался неприятно мрачный Андерсен. Он заявил сквозь зубы, что всему есть предел: мало того, что в квартире Каспара продолжается за полночь черт знает какой кавардак, так теперь еще и с потолка начинает просачиваться вода и что он не намерен молча сносить все это безобразие.
Андерсен оказался совершенно глухим к дружескому увещеванию, что приведенные им факты, с точки зрения интересов высокого искусства и полнокровной кипучей жизни, абсолютные пустяки, не заслуживающие внимания. Он сухо заявил: этому должен быть немедленно положен конец, в противном случае он в интересах спокойствия всего дома вынужден будет обратиться за помощью к властям, и все вытекающие отсюда последствия, естественно, падут на Каспара.
Каспар и раньше неоднократно имел возможность убедиться, насколько Андерсену с нижнего этажа чуждо чувство юмора.
Праздник был вконец испорчен. Второпях были осушены недопитые бутылки, похожего на новорожденного, чистого и слегка икающего Хермана вновь завернули в синий рабочий халат, который тут же разукрасил его, как пасхальное яйцо, прихватили единственную непочатую бутылку и отправились в мастерскую к художникам заканчивать торжество.
Историю эту можно было бы еще как-то пережить, даже Андерсен, пожалуй, со временем о ней позабыл бы. Только на этом тогда дело не кончилось.
Когда Каспар ранним утром слегка навеселе и в наилучшем расположении духа брел домой, он в друг увидел перед собой на предрассветной улице, холодной и заваленной оставшимся с вечера мусором, бездомного щенка. Кому-то он явно показался лишним и был брошен на волю судьбы. Щенок беспомощно и жалко прикорнул на крыльце какой-то лавки, однако, несмотря на жалостное повизгивание, обитая жестью дверь оставалась равнодушной и неприступной.