Берг скорее ощутил, чем осознал, что еще можно предпринять. Он опустил нос самолета и вошел в пике. Ледяные порывы ветра должны были уплотниться на бешеной скорости и сорвать пламя, отшвырнуть его в пустоту, где оно заглохнет, бьющие в кабину струи ветра стали такими тугими, что, казалось, Берга и Коонена колотили по голове тяжелыми сырыми поленьями. Сжавшись в комок, они боролись с силой, которая вдавливала их отяжелевшие от перегрузок тела в просиженные пилотские кресла.
Даже в этот момент у Берга не возникло страха перед смертью. Для этого он уже слишком долго летал. Опыт, перешедший с годами в чутье, подсказывал, что нет положений, из которых бы ему не выбраться. До сих пор это всегда было так. Поэтому Берг просто напряженно работал. Поддерживаемый всем своим летным опытом, он вступил в борьбу с могущественными силами природы, пытавшимися погубить его машину. Он не признавал себя побежденным. Еще нет, еще рули слушались его, и один мотор пока еще был в состоянии тянуть на полных оборотах.
Мгновения длились как вечность. В какой-то миг Берг своим обостренным пилотским чутьем ощутил, что дольше пикировать нельзя. Иначе можно врезаться в воду или при выходе из пике от перегрузок просто отвалятся крылья.
Он привык доверять своему летному чутью больше, чем приборам. В войну оно не раз спасало его от неминуемой, казалось, гибели. Берг не был суеверным, но жизненный опыт вселял в него убеждение, что существуют физические явления, которые неуловимы для приборов, на них способно реагировать лишь отточенное до сверхчувствительности чутье.
Невероятным напряжением единственного оставшегося в строю правого мотора Берг постепенно и осторожно вывел самолет из пике. Слева от кабины теперь зияла темнота. Коонен отнял руки от головы.
Впервые за все эти годы в сознании Берга промелькнуло сомнение в правильности действии начальства. Совершенно ясно, что секретные базы и должны оставаться засекреченными. Но в своем теперешнем положении LQ86 обязательно должен был иметь хотя бы в запечатанном конверте координаты запасного аэродрома. Для вынужденной посадки именно сейчас Берг больше всего нуждался в пригодной аэродромной полосе или площадке в радиусе не более двухсот километров. Где-то они ведь имелись! С первых же дней войны определенная часть одетых в солдатские мундиры людей непрерывно только тем и занималась, что выискивала ровные площадки и расчищала их, превращая в аэродромы. Почему его не поставили в известность ни об одном из них?
Берг попытался воскресить в памяти давние воспоминания. За время войны он приземлялся на сотнях аэродромов. Некоторые из них располагались в здешних краях. Надо думать, они существуют и по сей день. Просто он должен сейчас вспомнить хотя бы один из них, до которого еще можно дотянуть.
Но длились мгновения, и Берг с ужасом начинал сознавать, что неумолимое время сделало свое дело. Перед глазами, правда, оживали ровные, поросшие травою площадки, по краям которых стояли замаскированные березками или скрытые в капонирах боевые самолеты, но координаты — их будто никогда и не было. Он ясно помнил только свой первый и последний аэродром. Первый — учебный — находился где-то там, за городской окраиной, возле редкой сосновой рощицы. Последний — короткая стартовая полоска на их въевшемся в память и в душу острове.
Все остальное поглотило забвение.
Борясь с неведомым ему доселе отчаянием, Берг пустил в ход все свое умение, чтобы как-то тянуть дальше поврежденный самолет. Даже чутье не могло ему уже ничего подсказать. Только бы держаться в воздухе! Берг не желал заниматься анализом своего положения, ему и так было ясно, что бесконечно тащиться на одном моторе они не смогут. Даже в горизонтальном полете LQ86 терял высоту. Если так еще долго будет продолжаться, то раньше посадочной полосы на острове их встретит море.
Мысль, вертевшаяся вокруг оправданности действий начальства, была опасна в своем развитии. Где-то там, в глубине сознания, зашевелился зловещий вопрос о самом смысле их столь долгого выжидания на острове. Да были ли оправданны все эти бомбы, сброшенные ими во время бесчисленных ночных полетов из люков LQ86? И сами эти несчастные летные ночи, которые вобрали в себя всю жизнь?
Однако все это не могло воплотиться во что-нибудь более конкретное, чем расплывчатые догадки. Ни у Берга, ни у Коонена в те минуты не было возможности заниматься самоанализом.