Однажды вечером у нее зашлось сердце… Еще издали она заметила возле загородки что-то круглое, белеющее, словно кость. В течение нескольких бесконечно долгих мгновений она собиралась с духом, прежде чем заставила себя подойти. Сердце колотилось бешено, рот судорожно хватал воздух. И, только приблизившись, Елена увидела, что это крупный, обкатанный водой белый камень. Очевидно, игравшие здесь дети принесли его с реки.
Всю ночь напролет в беспокойных снах Елены огромные и страшно взъерошенные куры-людоеды, гулко стуча клювами, долбили выбивавшиеся из земли большие белые бугры, которые отнюдь не были речными голышами.
Осколок бомбы Елена отнесла домой и осторожно положила на комод. Там же в черной деревянной рамке стояла маленькая военного времени фотография Берга, снятого в походной форме. Снимок был сделан где-то на краю летного фронтового аэродрома между двумя боевыми вылетами. Что-то необъяснимое роднило осколок бомбы с давнишней, неопределенной усмешкой Берга. И над чем только он мог усмехаться там, в гуще страшной человеческой бойни? Или усмешка эта предназначалась только для нее, Елены?
Эта загадочная усмешка на лице Берга и изъеденный ржавчиной осколок бомбы — они принадлежали прошедшему времени, которое все более отдалялось. Не в том ли прошлом должна была оставаться Елена? Однако она случайно и помимо собственного желания выпала из своего времени. Именно это и обрекало ее на столь бесконечное одиночество.
Все чаще Елена смотрела на стоявший у стены комод как на японский домашний алтарь. Она нередко останавливалась перед комодом, долго разглядывала маленькую фотографию, которая, несмотря на защищенность от прямых солнечных лучей, со временем все больше желтела. Видимо, у фронтового фотографа не было в полевых условиях достаточно времени и чистой воды, чтобы смыть как следует закрепитель. Когда она, глядя на снимок, клала руку на холодный осколок, ее охватывало странное, необычайное чувство какой-то торжественности и отрешенности, которое приносило покой и утешение.
Елена уже много лет работала в статистическом управлении, куда она поступила на службу молодой девушкой, сразу же после школы. Постепенно она прошла все ступени, от исполняющей обязанности секретаря до старшего статистика, и теперь предназначена была оставаться на этой должности до самой пенсии. Более высокие посты требовали большего образования. К счастью, Елена была чужда честолюбия.
В первые годы после войны Елена каждый вечер, придя с работы, прежде всего с замиранием сердца открывала почтовый ящик. Она неустанно ожидала письма из неведомого. Чтобы оно ненароком не попало в чужие руки, Елена даже навесила на почтовый ящик замок. Иногда она бывала близкой к обмороку, когда в ящике и в самом деле оказывалось письмо. Только это всегда были опущенные сюда по ошибке чужие письма с неразборчивыми адресами либо какие-нибудь казенные конверты с уведомлениями и счетами. Годы шли за годами, но желанная весточка так и не приходила. Мучительная боль ожидания перешла со временем в неизменную большую грусть, и подходить каждый вечер к почтовому ящику стало своего рода ритуалом, причастием, от которого Елена уже никакого осязаемого результата и не ждала.
Но это отнюдь не привело ее к мысли, что Берг погиб. Она была твердо уверена, что в таком случае известие о его смерти рано или поздно дошло бы до угла Малой улицы и бульвара. Плохие вести никогда не пропадают в пути. Пока она дышала, она была убеждена, что и Берг находится где-то в живых, и только какие-то неумолимые внешние обстоятельства не позволяют ему отыскать Елену, он не свободен в своих действиях. Но однажды он к ней все же придет. Может, завтра? Может, на той неделе?
Но эта ее уверенность, поддерживаемая надеждой на возвращение Берга, с годами все же потихоньку и незаметно стала слабеть.
И как знать, если бы теперь внезапно из пустого обычно ящика выпало письмо, которого она так долго ждала, не погасило ли бы замешательство, словно резкий порыв ветра, эту столь долго хранимую искорку радостной надежды.
Когда с окончания войны прошло уже несколько лет, Елена стала после работы посиживать в открывшемся поблизости кафе. Она заходила туда всегда после пяти. Усевшись за маленьким двухместным столиком возле окна, выходившего на бульвар, она клала перед собой пачку с сигаретами и сидела, как бы собираясь с мыслями, иногда час, иногда два, медленно выкуривая сигарету за сигаретой и отпивая стынувший в чашке кофе.
Со стороны можно было подумать, что она, сосредоточиваясь, готовится к какому-то решительному шагу.
Поначалу мужчины иногда пытались было заговаривать с нею и присаживались за ее столик. Елена никогда не возражала. Она просто смотрела таким отсутствующим взглядом мимо сидевшего напротив человека, что у того всякий раз возникало непреодолимое желание обернуться и посмотреть, кого это она так пристально высматривает за его спиной. Двусмысленные намеки новоявленных кавалеров и их плоские шуточки Елена пропускала мимо ушей. Хотя, может, она и впрямь не слышала их. Вскоре она уже настолько выключилась из окружающей действительности, что практически не замечала происходящего в кафе. И не одному кавалеру, из тех, что понапористее, приходилось через некоторое время, ничего не понимая, ретироваться от ее столика. Елену стали считать странной. Послевоенные искатели приключений были озадачены таким равнодушием — после большой войны женщинам обычно и в голову не приходит ломаться.
Но в то же время после войны было столько людей, до основания и бесповоротно потрясенных пережитым, что и они казались обычными, не привлекая к себе особого внимания. Поэтому и Елену оставили в покое. С годами лицо ее поблекло, взгляд все чаще и надолго застывал, становился тусклым и безжизненным, так что даже случайно очутившиеся в кафе мужчины, которые еще не знали о странностях Елены, уже не предпринимали попыток завести с ней знакомство.
Это были годы, в течение которых Берг ни разу не пролетал над городом. Не то Елена, возможно, и очнулась бы среди ночи от сна и с щемящим сердцем, затаив дыхание, прислушалась бы к приближающемуся рокоту моторов.
В тот вечер, когда Берг взлетел со своего острова, направляясь в полет, во время которого его чуткий слух уловил долгожданные позывные и координаты цели, Елена задержалась в кафе дольше обычного. Она заказала себе еще и третий кофейник, непрестанно курила и все смотрела на бульвар, будто ждала, что там сегодня что-то должно произойти. Постепенно на город опускались сизые сумерки. Проносящиеся с шелестом по асфальту автомашины, будто по приказу, все вдруг включили подфарники, и тотчас же за стеклом замельтешили неугомонные светлячки. Словно где-то за линией горизонта зажгли гигантский костер. И его искры в нескончаемом вихре выносились навстречу Елене. Безотчетная тревога закрадывалась ей в сердце. Когда она наконец поднялась, ей не без труда удалось заставить себя выйти на погруженную в темноту улицу.
Улегшись в постель, Елена никак не могла заснуть.
Она ворочалась с боку на бок и корила себя за то, что излишним прилежанием вымотала себя на работе, а в кафе слишком много курила и цедила кофе. Сон никак не приходил. Бодрствование сменялось легкой дремотой. Время мучительно тянулось, свинцовая усталость наливала члены, сковывала все тело, однако мозг не выключался.
Протяжный гул самолета, который едва пробивался сквозь ушные затычки в затуманенное дремой сознание Елены, действовал угнетающе. Сжимало сердце, рот от возбуждения пересыхал точно так, как в ночь, когда горел дом Робинзона. Елена подумала, что не мешало бы положить под язык таблетку валидола, но была не в состоянии пошевелить рукой.
Когда самолет стал удаляться и откуда-то сверху передалась скорее вибрация, нежели донесся звук глухого удара, в сердце Елены будто что-то оборвалось. Но сразу же отлегло, и на нее наконец снизошел долгожданный сон.
6
Сброшенная нажатием большого пальца Коонена зажигательная бомба — темно-серый, начиненный термитной смесью цилиндр с четырехлопастным оперением — пробила крышу дома Робинзона всего в полутора метрах от края карниза. Ломкое от ржавчины жиденькое кровельное железо послевоенных лет под толстым слоем краски оказалось не в состоянии сколько-нибудь погасить ударную силу бомбы. Грохнув на чердак, она взметнула с пола целое облако шлака и песка, перебила потолочную балку, проломила доски, обрушила в угол комнаты с потолка половину штукатурки, вошла в пол четвертого этажа и лишь там застряла.