— В Эстонии до войны была буржуазно-фашистская диктатура, — с большой готовностью пояснил парнишка со значками, будто урок отвечал. Замолчал и неуверенно добавил: — Рабочие там, правда, совершили революцию, но что там сейчас, я не знаю… Может, немцы!
— Ага, буржуазно-фашистская! — злорадно воскликнул старик с дребезжащим голосом и прищелкнул пальцами.
— У них там были помещики и фабриканты, а жандармы и солдаты подавляли трудовой народ, — опорожнил до конца закрома своих знаний подумавший тем временем умник.
— И попы! — крикнул другой парнишка. — Ты знаешь, как у них там в Печорском монастыре попы и монахи живут? Тебе и во сне не снилось! Едят сплошные булки с маслом!
— В девятнадцатом году, когда эстонцы Псков взяли, поставили у власти Булак-Балаховича. Вот уж и вешал и драл! — прокомментировал старик с дребезжащим голосом.
— Эстония уже давно союзная республика Советского Союза, — попытался Яан восстановить правду.
— Э-ээ, да кто вас знает, что вы там на самом деле… — покачал головой старик.
Другой бородач, который все время молчал и с прищуром поглядывал из угла на Яана и шофера, тоже подал голос.
— А эти диверсанты хи-итрые бестии… — протянул он фальцетом. — Стараются тебя вокруг пальца обвести. Откуда нам знать, что тут правда? Сказать можно все, сказать и то можно, чего на свете и в помине нет…
Тут решил вступить в разговор и третий бородач, он подошел, растопырив ноги, встал перед Яаном и приставил ружье к ноге.
— Скажи-ка ты мне, милок, почем был в двадцать девятом году в Печорах на базаре пуд ржи? Ежели ты из Эстонии, должон знать.
Он победно огляделся и объявил:
— У меня в двадцать девятом племяш из Изборска гостил, он говорил. Первое, что он мне сказал, так на всю жизнь и врезалось. Пусть теперь он скажет, так я сразу узнаю, правда или нет!
Яан пожал плечами:
— Я в Печорах никогда на базаре не бывал, откуда мне знать.
— Должон знать, — заявил звонкоголосый старик.
— Эстония — это не одни Печоры, — пытался возразить Яан, но сам почувствовал, что звучит это не очень убедительно. Недоверие росло.
Яан с грустью думал о том, что время безнадежно уходит. В дивизии его уже давно ждут, никакой другой связи с полком у них нет, а у него из-за дурацкой случайности пропадает час за часом.
— Послушайте, люди, — вновь заговорил он. — Если вам самим не разобраться, так позовите какое-нибудь начальство. У нас нет времени просиживать здесь всю ночь, мы на службе. Позвоните по телефону или дайте я сам позвоню!
Федор приставил ружье к столу и покачал головой:
— Звонить нельзя, у нас ночью станция не работает. Ночью диверсанту ничего не стоит подслушать — заберется себе в темноте на столб, подсоединит две проволочки и знай себе слушает, никто его не видит, никто не знает. Телефонная станция будет работать, когда рассветет.
— Но ведь что-то надо делать! Пошлите тогда кого- нибудь на лошади куда-нибудь, где есть милиция или воинское начальство. Вы понимаете, я офицер связи, у меня с собой донесение из полка в штаб дивизии, если оно вовремя не будет передано, черт знает что может произойти! Дивизия может проиграть бой. Понимаете, офицер связи — это как посыльный, который обязан быстро прибыть на место!
Лицо старика с писклявым голосом расплылось в улыбке.
— Во-во, — заквохтал он. — Когда я был на империалистической, то пришлось одно время тоже посыльным быть, только и знал: так точно, ваше благородие, и пошел шастать из роты в батальон, пока под Сандомиром не получил пулю дум-дум…
— Это когда было! — сказал умный, со значками, парнишка с превосходством всезнайки. — У нас в Красной Армии знаешь какая связь! По радио! У нас могут держать связь даже с Северным полюсом. Когда экспедиция Папанина дрейфовала на льдине, тогда Кренкель каждый день держал связь с Москвой, я сам читал!
Яан почувствовал, как направленные на него взгляды снова стали подозрительными.
— Послать некого, — рассудительно произнес Федор, словно бы отвечая на предложение Яана. — Бойцы охранного отряда все при деле. Кто на посту, а нам вот вас караулить надо.
— Никуда мы не денемся, пусть кто-нибудь из парней пойдет, — попытался Яан снова подтолкнуть ход событий.
Федор долгим взглядом посмотрел на него и ничего не сказал. На ощупь свернул козью ножку и прикурил сверху от лампы.
— Пешком далеко, а лошадь ночью из колхозной конюшни не получишь, — заметил он наконец.
Теперь шофер полез в карман за куревом. Парнишка со значком ворошиловского стрелка на всякий случай оторвал от пола приклад ружья. Увидев в руках у шофера пачку папирос, он снова тихо опустил мелкокалиберку на пол, так, чтобы никто не заметил. Шофер расправил смятую пачку и достал оттуда папиросу «Беломор».
— Ты гляди, папиросы-то нашенские, — задумчиво произнес тонкоголосый ветеран войны.
— Диверсантам нарочно дают с собой наше снаряжение, чтобы усыпить бдительность, — поучающе сказал настырный значкист. — И целые пачки фальшивых денег, чтобы купить из кооператива все, что им нужно.
Яан почувствовал, как ему стало неуютно. Не хватало еще, чтобы им обыск устроили! В кармане у него лежала почти что нетронутая двухмесячная зарплата, которую он взял с собой. Потратить ее было не на что. Вполне достаточно, чтобы сойти за диверсанта, описанного этим мудрым подростком!
— Машина у них не наша, — второй бдительный подросток счел теперь нужным поведать о своих наблюдениях. — И еще как ловко сделано. Написано «Орел», только буква «л» у них по ошибке немецкая поставлена. Видно, перепутали. Они того не знают, что у нас не выпускают машин под названием «Орел», у нас делают «эмки» и «ЗИСы».
Яан готов был застонать. Даже их «опель» стал в глазах ретивых охранников дополнительной уликой. Теперь их собралось уже столько, что пропало желание говорить с задержанными. Мужики еще только между собой обменивались репликами, относящимися к задержанным.
— Гляди-ко, а по-нашему все же лопочут, — басовито заметил один из стариков.
— Они всякие бывают. Когда меня из-под Сандомира привезли в Одессу в госпиталь, то я насмотрелся на этих немецких колонистов. Приезжали из степных сел в город на базар. В тех краях их полно было. Когда чуток подправился, я и сам стал интереса ради на базар похаживать. Одни говорили совсем плохо по- русски, другие шпарили как по маслу, еще почище, чем этот здесь!
— Их в разведшколе обучают, — пояснил парнишка- значкист.
— Ну и гады! — со злостью сплюнул тот, который допытывался о цене ржи в Печорах.
— А от нас все равно не уйдешь! — торжественно провозгласил тонкоголосый старик. — Какой бы хитрый немец ни был, а русский тебе рано или поздно все равно зенки вывернет. Как в империалистическую, когда мы с Брусиловым австриякам фронт прорвали, я там тоже участвовал.
— Так то были австрийцы, — попытался возразить парнишка без значков.
— А, все одно немцы, — безмятежно махнул рукой старик. — Знаешь, в старину на Руси правильно говорили: кто не русский, тот немец. С петровских времен так и говорили. Намотай себе это на ус.
Яан почувствовал, что на него наваливается страшное безразличие. Пытаться изменить положение было все равно что биться головой о стенку. Лучше предоставить все случаю, как-нибудь должно же оно уладиться. Накопившаяся за долгий день усталость придавила его спиной к бревенчатой стене, руки и ноги налились теплом, отяжелели, и вдруг у него не оказалось уже никаких иных желаний, только стремление оставаться в покое и сомкнуть глаза. В таком блаженном состоянии нервы его отдыхали. Разговор между охранявшими их людьми слился в неразборчивое бормотание, тени сидевших за столом и размахивавших руками стариков отплясывали на стенах своеобразный угловатый танец. Дверь на крыльцо стояла нараспашку, оттуда тянуло ночной прохладой и сенным духом.
Он не знал, просидел ли он так час или два, как вдруг положение резко изменилось. Кто-то вошел твердым шагом в избу, охранники вскочили. Когда в лампе подкрутили фитиль, Яан, протерев глаза, увидел, что в сопровождении сержанта в помещение вошел начальник политотдела дивизии, старший батальонный комиссар Прейман. Сон будто рукой сняло, Яан вскочил на ноги и доложил начальнику политотдела.