— Ох, божье наказанье! — ворчала спросонья тетя Еня.
Я не спал, чутко прислушиваясь к дыханию бабушки.
И вот мне показалось, что она перестала дышать. Я встал и, боясь оглянуться назад на лики святых, подошел к изголовью бабушки. Она не дышала.
Пересилив страх, я подошел к теткиной кровати и тронул тетю Еню за плечо:
— Вставайте, бабушке плохо!
— Спи, полуношник! — сказала ясным голосом тетя Еня и отвернулась от меня на другой бок.
Я лег и напряг весь свой слух: бабушка дышала…
На меня наплывали страхи, которые скапливались в темных углах дома, и я укрылся от них с головой одеялом.
«Как это было давным-давно, то и сделалось теперь сказкой, — говорила откуда-то бабушка. — Сперва город-то был заложен в сорока верстах отсюда. Царю Саину приглянулось место на высокой горе, над речкой. Но там гнездился страшный двуглавый змей, имевший одну главу змеиную, другую — воловью. Первою главою пожирал он людей и животных, второю — питался травой. Кругом его логовища гнездилось много и других гадов. Но жаль было Саину это место, и он позвал деревенского колдуна, который взялся очистить от змей землю Саинову. Чудной дудочкой он сманил всех змей в одно место, сплел их в клубок, обложил сеном и хворостом, полил серой и смолою и поджег…
Бабушка тяжело вздохнула, странно захрапела… А потом я опять из какой-то бездонной глубины услышал ее голос:
«Уничтожил всех змей, изгнал кабанов на озеро, где они еще долго паслись. Спасся из колдовского огня только один Зилантов двуглавый змей, который летал на озеро Кабан пить воду. Вы еще видели его с Абдулкой. Помнишь?»
— Помню, — ответил я и проснулся от страшного грохота, который, казалось, потряс весь наш дом.
Я вскочил и сразу увидел бабушку, лежащую на полу.
— Тетя Еня! — закричал я не своим голосом…
А за окошком скатилась звезда, прочертив стекло светлой линией.
6
Так и не рассвело в те дни, и до самой весны на земле было пасмурно и хмуро, а в конце апреля паводок поднялся выше отметки, затопил белую мазанку, что стояла на самом бугре, первой в Кривом переулке, и весь домашний скарб дядя Андрюша перевез на лодке к Зилантовой горе. А когда полая вода сошла, дом поставили на новые стропила. Дядя Андрюша побелил его, подсинил наличники окон, сходил в баню и в чистом белье лег в постель.
— Вот что, — сказал он тете Ене. — Сегодня я уйду. Надо бы проститься мне со всеми.
— И не придумывай! — сказала по своей привычке тетя Еня. — Лежи знай. Я тебе горчичники поставлю.
— Мертвому припарка! — рассердился дядя Андрюша. — А ну-ка беги живей да зови ко мне родных!
— Господи Сусе-Христе! — пригляделась тетя Еня. — Да на кого ж ты меня покидаешь?
— Иди, иди! Потом будешь причитать!..
А вокруг зеленела земля и, наверстывая время, тянулся к солнцу густой бурьян — как во все прежние времена. В слободке стояла сонная тишина, словно люди боялись выдать себя каким-нибудь громким словом или неосторожным шагом, и не лаяли псы. Только Шарик глухо выл из конуры, чувствуя беду…
После похорон все вернулись обратно и стояли молчаливой толпой во дворе, ожидая очереди к поминальному столу. Сначала пропустили приблудных, приставших к похоронной процессии каких-то древних старцев и мало знакомых людей. Потом накрыли стол для своих, чтоб посидеть без посторонних лиц и обговорить все дела…
Разлили по стопкам водку, принесли горку коричневых, ноздреватых блинов, миску со щами и миску грибного супа — на выбор. Но сперва по поминальному ритуалу надо было съесть блин и кутью и, не говоря ни слова, мы принялись за первое блюдо.
За столом было тесно, и все ели, низко наклоняясь над тарелкой, чтоб не толкнуть соседа локтем, а стул, на котором всегда сидел дядя Андрюша, был пуст. Среди тарелок выступала рамка с его фотографией и перед ней стояла стопка водки и закуска, словно дядя Андрюша припоздал к столу и ему оставили местечко. Выпили не чокаясь, не воздравие, а на помин души, за «царствие небесное». С дороги все проголодались и дружно принялись за варево. Тетя Еня однако зорко следила за порядком и под «жидкую закуску» просила наливать по новой, меняя пустые поллитровки на полные, тяжелые бутылки.
— С едой нынче трудно, — вздыхала она, — сами знаете. Спасибо Василию Яковлевичу, а то б и угощать было нечем.
Все посмотрели на Василия Яковлевича, который помог вдове продуктами, и он, слегка покраснев, закивал головой, подтверждая ее слова и как бы говоря: «Ничего не попишешь, надо помогать ближнему». И в эту минуту я его узнал: дядя Вася!