Потом матросы закричали «Берегись!» и стали сдвигать с борта пристани тяжелый деревянный трап.
Нас захватило людским потоком, прижало в узком коридоре между ящиков и мешков из рогожи, от которых исходил душный запах, и я чувствовал, как отец крепко держит меня за руку, чтоб я не затерялся в толпе.
Наконец под нами заскрипели широкие сходни, открылся каменистый берег реки с ровными цепочками торговых рядов, и мы облегченно вздохнули.
Торговки сидели тумбами на земле и зазывали сошедших с парохода попробовать соленых огурчиков, помидоров, пирожков с грибами и поджаренных на листе желтобрюхих стерлядок. Пахнуло чесноком, укропом — и сразу захотелось есть.
Меня отвели в сторонку, где я остался с нашими чемоданами, а родители пошли по торговым рядам что-нибудь взять с собой на дорогу. Оказалось, нам еще надо верст тридцать ехать на лошадях, и мы доберемся до Полянок только к вечеру. Мать затужила, а я обрадовался: в городе только присядешь на задок, как тебя возница — кнутом, а тут — тридцать верст! Целый день на возке, и никто тебе не крикнет: «А ну-ка, слазь!..»
Мать сказала, что мы наймем тарантас — и я все посматривал на дорогу, которая спускалась от села к пристани. Но никакого движения на ней не было. Отец ходит по торговым рядам, приценивается, берет несколько поджаренных стерлядок. Сейчас мы позавтракаем прямо на берегу Камы, наймем тарантас и отправимся в дальний путь по полям и лесам…
— Сторонись! — кто-то крикнул за моей спиной, и я даже присел от неожиданности.
Мимо меня, не разбирая дороги, промчалась к пристани бешеная таратайка. Лихой возница, привстав у козел, крутил над головой длинными вожжами, гикал и приказывал:
— Пади!
Возле сходен он круто остановил коня, соскочил с коляски, огляделся и, заметив моего отца в белом кителе, зашагал к торговому ряду.
— Слышь, болярин! — крикнул он еще издали. — Карета подана!
Все уставились на моего отца, а мне было забавно слышать, как лихач обратился к нему: «болярин!»
Лихой парень вплотную подошел к моим родителям и сказал:
— Прокачу и тебя, и твою болярину!
Мать схватила отца за руку, пытаясь отвести его от этого «разбойника», а парень наступал на них:
— Не доверяешь?.. Да я — в любой конец! У меня же — зверь. Пять целковых до Биляр — хошь?
— Да никуда мы не едем! — взмолилась мать. — Скажи ты ему, Санюшка!..
— Нет, мы не едем, — не очень уверенно заговорил отец. — Мы уже приехали…
А я услышал, как в торговом ряду бабы, оживившись, затараторили на разные голоса:
— Спу-ужались! Городские, непривышные поди…
Я чувствовал, что мать права: куда с таким разбойником ехать? Но было неловко от людей, которые считают нас какими-то изнеженными боярами, и хотелось поскорее скрыться от любопытных глаз.
— И-эх, люди! — махнул рукой парень и, шурша гравием, раскидывая его носками сапог, зашагал к своему тарантасу.
Усевшись в козлах, он взмахнул вожжами, круто повернул коня и помчал вдоль берега — с той лихостью, с какой подкатил к пристани.
Все смотрели ему вслед, оставив свои заботы, а он мчал по берегу — по глине, по плоским камням, и вскоре исчез за выступом горы.
— Вот, окаянный! — с какой-то завистью ругал его народ, и стало жаль, что он уехал один, без нас…
Мы наняли обыкновенную деревенскую телегу, долго устраивались в ней, расстилая под сиденья старую слежавшуюся солому. Нужно было сесть так, чтоб ноги свешивались с одного борта, посередине, иначе ободки колес будут бить тебя по щиколоткам.
Наконец, мы уселись. Возница — тихий, чернявый мужичок — оглядел нас со всех сторон, подобрал солому, подоткнул под наши чемоданы, а потом, тронув лошадь, на ходу, с оглобли, вскочил на передок телеги.
— Стал-быть, в Полянки? — спросил он в десятый раз.
— В Полянки, в Полянки! — подтвердила мать и с тревогой в голосе спросила: — Дорога-то вам известна?
— Знамо, известна! Каждый раз на ярманку по ей ездим.
— Вот и хорошо, — успокоилась она и, чтоб продолжить беседу, проговорила: — А то подскочил этот: «Прокачу да прокачу!»
— Семка-то? — оживился мужичок. — Он прока-атит! Ежели подбросить рупь-целковый, завсегда прокатит.
— Да мы же не кататься приехали, — подосадовала мать.
— Знамо дело. Но Семка — он прокатит. Ежели заплатить.
Мать махнула рукой: бесполезно было объяснять, что не в деньгах дело…