Матери моей она не может ничего поперек сказать, вымещает свою злость на мне. Иконы не сняла, все время теплится в их большой комнате лампадка — и запах доносится благовонный: пахнет расплавленным воском и еще чем-то лесным. Ничего не скажешь, запах приятный, но я никогда не переступлю их порог, хотя у Павла Ильича много всяких забавных штучек, которые я видел, когда еще он ходил в «соломенных вдовцах». Есть у него там деревянная игрушка — «Пильщики». С двух концов — выточенные палочки, начнешь ими двигать — и пильщики заработают: пилят и пилят бревно, а перепилить не могут. И еще — много старинных открыток, пасхальных и рождественских, каких уже нигде больше не увидишь. На одной — аист несет младенца, на другой — из яичка выбирается желтый цыпленок, смотрит на тебя — в словно говорит: «Вот я и вылупился!» Открытки лаковые, в ярких красках, глаз от них не оторвешь! Но как вселилась к Павлу Ильичу тетя Лиза — все! Ходу туда нет…
Ну, ладно, мы еще посмотрим, чья возьмет!
Перед пасхой мы ходили с ребятами на Георгиевскую улицу, к церкви. Народу было — не пробиться. Добрались до третьей ступеньки — накинулись на нас злые старухи, костылями замахали — пришлось отступить. Но скоро Георгиевскую церковь сломают — вырвут с корнем религиозный дурман — вот мы и будем квиты!.. Обирают попы народ. Одна тетя Лиза сколько денег туда перетаскала, а все не свои, Павла Ильича накопления. То на свечку, то на просвирку, то — просто так — на поднос дьячку. Вот еще какие есть люди!..
Я одеваюсь, прислушиваясь к голосам на улице. Витька Титов с Салаваткой уже во дворе. Но не решаются мне позвонить — как условлено — «три коротких», и не свистнут в два пальца: люди по двору ходят: «Христос воскрес!» — «Воистину воскрес!» Религиозный праздник — и тут не разойдешься.
Вчера мы амбарную крысу ловили. Бегает она от одного порядка дровяников к другому, идет по прямой через весь двор — и ни на шаг в сторону не свернет, словно ее кто за невидимую ниточку тянет. И никого не боится. Обступили мы ее с двух сторон, бежим рядом: она скалится на нас — зубы мелкие, острые, спина рыжеватая, горбом. Не крыса, а какой-то хищный зверек! Уже до середины двора добежали, видим: спускается с нашей лестницы бухарский кот. Витька Титов оторвался от нас, схватил его в охапку — и назад.
— Бросай его на эту шельму! — кричали мы. — А то нырнет она в свой лаз — ищи-свищи!
Витька подбежал и, улучив удобный момент, бросил кота прямо на спину крысы. Не успели мы глазом моргнуть, как она скинула его с себя — и кот в один миг очутился на крыше. С площадки третьего этажа заорал на нас бухгалтер Григорьев:
— Хулиганы! Уши надеру, если еще раз увижу, как вы моего Ваську мучаете!
— А мы не мучаем. Мы думали — он настоящий кот! — закричали мы в ответ.
— Думали-думали! Ишь чего придумали!..
Испортил он нам все, этот тип. Живет один, ни с кем не якшается, только носится со своим бухарским котом. А он никуда не годится, этот неженка. Крыса ему как поддала, так он и улетел!..
Терпеть мы не можем этого бухгалтера Григорьева. А я его за версту обхожу. В прошлом году он приходил к моей матери свататься. По такому случаю мать накрыла стол новой скатертью, испекла пирожки с мясом. Уселись мы втроем — чинно-благородно. Я гляжу на него исподлобья, он косится на меня, не может прямо в глаза мне смотреть. Мать угощает его пирожками. Двумя пальцами, оттопырив мизинец, он берет один пирожок, кладет его в свою тарелку. «Словно дамочка — пирожное. Ну, я тебе испорчу аппетит!» — И я начинаю вилкой стучать по пустой тарелке, дробь выбивать. У бухгалтера Григорьева пятна выступают на лице.
«Так. Хорошо! Чего бы еще придумать?»
Беру пирожок, откусываю с уголка — и чавкаю, «как поросенок».
Новоявленный жених перестает жевать, откидывается к спинке стула.
— Гоша! — одергивает меня мать. — Как ты ведешь себя за столом?
Я пожимаю плечами.
— Должен вам заметить, — обращается к моей матери бухгалтер Григорьев (просто Григорьевым или по имени-отчеству никто у нас во дворе его не звал. И он сам настаивал, чтоб его звали именно так: «бухгалтер Григорьев». Он служил в банке). — Ваш сын…