— Да? Что — мой сын? — мать как-то вся подобралась, выпрямилась на стуле, вскинула голову. — Слушаю вас, Константин Яковлевич.
— Должен вам заметить, — повторил со значением бухгалтер Григорьев, — сынок ваш, видимо, трудный ребенок. Придется что-то предпринимать, — он пошевелил пальцами правой руки, как бы нащупывая витающую рядом мысль. — Придется…
Что «придется» — уже не удалось мне узнать. Мать поднялась из-за стола и четко проговорила:
— Ради своего ребенка я и приняла вас, Константин Яковлевич. А раз так, то вот — бог, а вот — порог!..
С тем и ушел бухгалтер Григорьев, а я запрыгал на стуле:
— Вот это — да! Нашелся жених! Расселся тут…
— Не говори так, Гоша! О старших так не говорят!..
— Да какой он — «старший»? Всем известно, что он старый фраер!
— Откуда у тебя такие словечки? — нахмурилась мать. — Все с улицы тащишь!..
— Ты не расстраивайся! — взял я ее за руку. — Отца я себе уже нашел.
— Как нашел? Где?
— Да в слободе! — сказал я. — Когда к бабушке ездил. В Кривом переулке живет. У него такая фартовая голубятня! И турманы есть, и чайки, и даже почтовые!..
— Нет, — сказала мать. — Голубятник нам не подходит, Гоша. Нам нужен серьезный человек, чтоб был тебе настоящим отцом.
И нашелся «настоящий отец». Прошлым летом пришел к нам в гости художник. Усадил меня рядом с собой и быстро нарисовал на тетрадном листе клубнику: две крутобоких ягоды с листочками. Я тут же соскочил со стула и с этой картинкой побежал на улицу. Во дворе меня окружили ребята, с удивлением рассматривая нарисованную клубнику, похожую на настоящую, как «две капли воды».
— С-счастливый ты! — позавидовал тогда Витька Титов. — К-к нам вот з-заходил один с-сапожник, так м-мать его выставила з-за дверь!
— И моя мать выставила одного за дверь! — сказал я. — А этого мы уж не упустим!..
Потом я узнал, что мой отчим не из тех художников, которые рисуют картины, а «художник своего дела», как говорил дядя Петя, когда поднимал рюмку, поздравляя за нашим столом новобрачных. Дядя Петя и сам называл себя художником, и портного Василия Ивановича по-прозвищу «Попочка-с-ручечкой», и маляра Николая Васильевича. Мой отец оказался художником-закройщиком, но это не меняло сути дела, а я уже был объявлен сыном художника и считался во дворе счастливчиком, которому здорово повезло: ни у Витьки Титова, ни у Ваньки-драного — ни у кого из них не было отца. Не было его даже у Германа Федорова — нашего коновода и вожака, перед которым мы все преклонялись. Вот ему бы — в первую голову — отца! А выпало такое счастье мне…
Вчера мы разработали план, как изловить амбарную крысу — и сегодня с утра Витька Титов с Салаваткой дежурят во дворе, подкарауливая «шельму»: скоро она должна выползти из дровяника Цветковых и направиться к дровянику Мариам-апа, где у крысы, вероятно, завелось потомство.
— Гоша! — говорит мне мать. — Сегодня надень все новое. Вон я матроску тебе приготовила. Скоро придет отец — он к знакомым пошел, в Татарскую слободу. Чтоб к этому времени ты принарядился…
— Лучше бы — в старом, — слабо воспротивился я, но перечить матери не стал, надел «матроску», которая, как все необношенное, показалась мне жесткой и неудобной.
У порога я столкнулся с Нюрой, которая несла в руках два ведра воды. Увидев меня, она грохнула их на пол:
— Го-ошка! Да тя не узнать!.. Ну, Христос воскрес!
— Ты ведь не старуха, чтоб христосоваться, — проговорил я, не зная, как обойти Нюру, которая расставила ведра у самого порога.
— А я и не лезу целоваться, я просто тебя поздравляю с праздником, — сказала она, вытирая о подол руки.
— Этого еще не хватало! — возмутился я. — Что за мода! Сколько раз говорить, что я — в «СВБ»! Заруби себе на носу: я со-стою в Со-юзе во-инствующих безбожников. Ясно?
— А чё ты там делаешь?
— Воюю с религиозным дурманом.
— С дурманом? Трава такая есть — «дурман».
— Ох-хо-хо! — вздохнул я. — Нет с тобой никакого сладу. Подвинься хоть в сторону, дай пройти человеку.
— Там тебя ребята поджидают, — сказала она. — Просют, чтоб ты вышел во двор.
— Ну, вот, а ты дорогу загородила!..
Я уже с лестничной площадки увидел, как Витька Титов и Салаватка настигают «шельму», а лаз-то у двери в дровяник, куда она бежит напрямую, завален кирпичами: вот теперь ей и крышка!..
Не помня себя, я слетаю с лестницы, бегу на подмогу — и поспеваю только к тому моменту, когда она, подбежав к двери, наткнулась на кирпичи и стала работать лапками, чтоб сдвинуть один из них и пробиться в дровяник Мариам-апа. Но тяжелую груду сдвинуть ей не удалось, она обернулась, глянула на нас с каким-то недоумением — и в этот миг Салаватка накрыл ее ящиком: