Петя начал мелодию, ее подхватила мандолина, подхлестнула басовая струна гитары, «проигрыш» — вроде маленькой увертюры — прослушали молча, а потом неожиданно низкий, грудной голос Катерины заглушил музыкальные инструменты, подавил мелодию — и мы услышали:
— Это она п-про себя, — сказал Витька Титов, когда голос Катерины, скатившись тяжелым колесом с веранды, пал где-то за сараями — и снова возобладали балалайка с мандолиной и гитарой.
— Чего же она умолкла? — спросил я.
— А вон, — поднялся на ноги Витька, — «Божий человек» явился!
— Не могу при нем, — сказала Катерина. — Алексей плакать будет, меня жалеть. Когда начну: «Он клялся и божился…»
— Катенька моя! Катенька моя! — торопливо спускался с третьего этажа дурачок — и музыканты замолкли.
— Иди ко мне, милый мой! — крикнула Катерина. — Садись вот рядышком…
— Я сичас! Я сичас! — перепрыгивая через ступеньки, бежал к ней Алексей. — Чай, как ты намучилась!..
— Ч-черт бы его п-побрал! — сказал Витька Титов. — Не даст п-попеть. Она же п-про себя, п-про с-свою л-любовь х-хотела р-рассказать!
— Это к ней, что ли, милый не вернулся? — спросил я.
— Н-ну да! И п-песня п-про нее с-сложилась!
— Давайте — «Стаканчики граненые»! — обратилась к музыкантам Катерина, когда дурачок уселся возле нее.
Музыканты лихо ударили по струнам, мы поднялись наверх, чтоб увидеть, как Катерина будет «откалывать номера», и замерли, встретившись с ее глазами, в которых блуждало безумие, словно перешедшее от Алексея-дурачка.
«Стаканчики граненые упали со стола. Упали и разбилися, разбилась жизнь моя!» — вскрикнула она — и, вскочив со стула, пошла «откалывать номера» по всей веранде. Музыканты уловили ритм ее чечетки — и начали «Цыганочку».
«Эх, раз, еще раз! Еще много-много раз!» — вскрикивала Катерина и по-цыгански делала «выходы» — тот самый полукруг, когда танцоры чуть ли не задевают зрителя широким рукавом.
«Божий человек», как плясунья оставила его, упал со стула и, сидя на полу, плакал, размазывая слезы по всему лицу.
На него никто не обращал внимания, зрители хлопали в ладоши — в такт «Цыганочки» — и подбадривали плясунью, повторяя: «Эх, раз, еще раз, Чарли Чаплин и Дуглас, Мэри Пикфорд, Гарри Пиль и его автомобиль!»
И вдруг с шипением и свистом поднялась в небо ракета и рассыпалась искрами над двором.
— Свят! Свят! Свят! — закрестился Алексей и, поднявшись на ноги, засеменил по лестнице к себе наверх.
— Ур-ра! — закричали мы — и побежали в свой штаб.
5
Между сараями и глухой стенкой двухэтажного деревянного дома, стоящего особняком в глубине двора, была расчищена площадка для крокета и, наглядевшись на заядлых игроков, что собирались здесь по вечерам, мы уже знали правила игры и, опережая взрослых домочадцев, строили свой городок с одинарными и двойными перекрестными воротами. Начинали проводить полосатый шар от двух колышков, подталкивая его деревянным молотком, стараясь попасть в проволочные ворота и искусно вывести из городка с противоположной стороны.
Катали шары до той поры, пока не являлись настоящие игроки — и мы им уступали площадку, становясь ярыми болельщиками в толпе зрителей.
Чтобы не таскать туда сюда игровые причиндалы, молотки, шары и воротца укладывались в длинный ящик, который после игры заносили в сарай к Герману…
Когда мы прибежали на сигнал ракеты, Герман уже вытащил из сарая крокетный ящик — и мы начали его разбирать. Надо было прикинуть, где какие воротца поставить, и Витька сунул мне в руки проволочные стоячки:
— Д-давай с-соображай!..
Подбежала Тамарка, выхватила из ящика деревянный расписной молоток и, вскинув его на плечо, запела:
Витька Титов покосился на нее, но ничего не сказал, занятый вместе со мной маркировкой: с двух сторон надо было поставить ворота — и так, чтоб они глядели друг на друга по прямой линии. Мы старались напасть на след, который должен был остаться от прошлой игры, и пристально разглядывали земляную площадку с отметинами от проволочных острых ножек, а Тамарка продолжала:
— Глупая песня, — сказал Салаватка. — Кто царицу пустит в Ленинград? Никто не пустит!