— Аркашка! — восклицает Филипповский-Несчастливцев.
— Я, Геннадий Демьяныч. Как есть весь тут! — радостно говорит Тина-Счастливцев, и я даже не узнаю его голоса. Может, это и не он?..
— Куда ты и откуда? — спрашивает его Несчастливцев.
Аркашка отвечает:
— Из Вологды в Керчь-с, Геннадий Демьяныч. А вы-с?
— Из Керчи в Вологду. Ты пешком?
— На своих-с, Геннадий Демьяныч. А вы-с, Геннадий Демьяныч? — полушутливым, полузаискивающим тоном говорит Аркашка-Тина Белянин и я, наконец, узнаю его: так он иногда отвечает дома на докучавшие ему вопросы домашних.
Он! А как здорово играет! Прямо артист записной!
Когда закончилась сцена из второго акта, мы хлопали, не жалея ладоней, а потом наш классный руководитель Маргарита Петровна, которая вела вечер, представила нам ученицу седьмого «а» класса Киру Герасимову и объявила, что Кира споет «Соловья» Алябьева, и чтобы мы слушали внимательно, потому как не каждая певица решается исполнить эту очень трудную вещь.
Мы притихли, услышав первые аккорды рояля, стоящего в глубине сцены.
Кира казалась старше своих лет: высокая, статная девушка, с венцом золотистых волос на голове (у нее была коса до пояса, которую она уложила к Новогоднему вечеру змейкой). Держалась она свободно, независимо и смотрела в зал насмешливыми голубыми глазами, как бы размышляя: «Что вы, пацаны, понимаете в искусстве? А вот я вам сейчас спою — и все рот разинете!»
И мы, действительно, разинули рты, когда услышали ее голос.
— Са-аловей мой, са-аловей! Га-ала-си-истый са-алавей…
И так высоко взлетел ее голос, что я невольно приподнялся с места — и в страхе, что она сорвется на самой высокой ноте, перестал дышать.
Но все обошлось благополучно, исполнила она этот романс прекрасно, я свободно вздохнул и вместе с другими яростно захлопал в ладоши…
Домой мы шли все вместе: Кира, Тина, Филипповский и я. Дошли до угла, «Несчастливцев» с нами распростился, а мы остановились у Кошачьего переулка.
— Проводим «Соловья»? — предложил Тина.
— Конечно! — кивнул я, и мы с ним проводили Киру до ворот.
Почти всю зиму мы так и ходили: доведем Киру до ее каменных ворот и возвращаемся вдвоем на улицу, которая выводила напрямую к Поповой горе. У подножия горы мы с Тиной расходились по домам.
Но в следующую зиму Тина от нас отстал, провожая до дому Марианну, с которой подружился на каком-то из школьных вечеров, и мы остались вдвоем с Кирой.
Как-то мы задержались у ее ворот, заспорили о Печорине, которому мы все начали подражать, а у Киры на этот счет было особое мнение, и вдруг, словно кто нас прервал на полуфразе, замолчали. Я внимательно посмотрел в ее глаза и откинулся в недоумении: «В чем дело?»
Ее полные девичьи губы скривились в усмешке, в глазах заиграли веселые чертики, она притянула меня за отвороты пальто к себе и… своими теплыми, мягкими губами прильнула к моим крепко сжатым губам.
Кровь бросилась мне в голову, потемнело в глазах, земля качнулась под ногами, я оттолкнул ее и бросился бежать. Опомнился только возле своих ворот и, переводя дух, постучал в окно.
— Что случилось? — спросила мать.
— Ничего, — ответил я, сдерживая дрожь в голосе.
— Что-то неладно, — покачала она головой. — Раздевайся, сейчас будем ужинать.
— Не хочу, — сказал я, прошел в свою комнату и сел у окна все еще в каком-то беспамятстве…
Выручил меня Тина: он пригласил Киру на день рождения, и когда завели «Брызги шампанского», она первой подошла ко мне, взяла меня за руку и вывела на середину комнаты.
— Глупый, — шепнула она мне. — Я же люблю тебя! А это — наше с тобой первое танго…
Ни для кого не было тайной, что мы дружим с Кирой, только я робел, когда бывал у них в доме и вдруг приходили ее родители. О чем с ними говорить, я не знал и спешил поскорее ретироваться. Ее отец пел в известном на весь город квартете, мать тоже принадлежала к артистическому миру, который был далек от меня, как звезды от земли, и я немел от присутствия знаменитостей…
И вот Кира оставляет наш город, едет учиться в Московскую консерваторию, говорит, что есть у нее в столице тетя, которая может все устроить, что жить в провинции без всяких перспектив на будущее нельзя, что и мне об этом надо подумать.
— Гошка! — выдохнула она и — как тогда, в первый раз, притянула меня к себе за отвороты пальто: — Хороший ты мой! Любимый! Жду тебя… в Москве…
6
Я долго бродил по незнакомым, извилистым улицам и все-таки отыскал этот дом. Поднялся по темной лестнице на третий этаж и, собравшись с духом, нажал на кнопку звонка. С минуту я прислушивался к шагам за дверями, и, наконец, чей-то незнакомый голос спросил: