Но от сильного напряжения и какого-то внутреннего страха я часто спотыкался, наступал на обломки сухостоя и обливался потом. Дятел сердито стучал по стволу сосны, словно суровый служка в мечети, пропустивший нас в храм под честное слово; какая-то серая пичуга свистела от возмущения: «Лазутчики! Лазутчики!..»
И мне не терпелось скорее найти камень Абдулкиного бабая, посмотреть на его лысую голову, испещренную темными морщинами непонятных знаков, а потом пуститься со всех ног по прямой дорожке, нырнув в просвет высоких сосен, и выбраться на волю — вздохнуть полной грудью…
Мы уже стали спускаться в зеленую лощинку, где надгробные камни лежали косо, вразброс, как сверху раздался громкий голос:
— Стой! Ни с места!
У меня сразу же отнялись ноги, я присел и замер без дыхания. Абдулка же улепетывал так, что его босые пятки мелькали на тропе, словно два прыгающих зверька, напуганных выстрелом охотника.
— Попался, шельмец! — услышал я веселый голос и стал понемногу приходить в себя…
Усатый дядька-великан, в расстегнутой на груди косоворотке, смотрел на меня насмешливыми глазами, в которых прыгали живые чертики.
— Ты ведь племянник Евгении Ивановны, правда?
— Ага! — быстро признался я.
— Мне-то тебя и надо!..
Что-то знакомое было в ухарском облике дядьки, и голос я этот «разбойный» когда-то слышал.
Уж не он ли весной схватил в охапку тетю Еню и прыгнул с ней в лодку!.. Ей-богу, он!
Я думал, тетя Еня закричит «караул!» — и, оставив бутылки, выловленные из воды, приготовился было бежать домой, звать на помощь дядю Андрюшу и всех, кого увижу, но вдруг тетя Еня засмеялась — и я остолбенел: она поправила юбку и уселась спокойно на корме.
«Разбойник» оттолкнулся веслом от берега, сильными взмахами выровнял лодку, и она заскользила по тихостойной воде залива.
— Я на берег взошел, соловьем засвистал, — затянул гребец озорным голосом, и мне почему-то неловко стало за тетю Еню, которая не крикнула, не завизжала и позволила себя вести невесть куда…
Провалиться мне на месте, это — он!
— Испугался, небось? — загремел его голос над моим ухом. — Ну, ладно, ничего! Хорошо, что я вас сумел перехитрить, а то вы как зайцы: чуть что — и в кусты. Ищи-свищи потом!..
Я глядел на усатого дядьку во все глаза и не мог сообразить, зачем ему было ловить нас.
— Ну, вот что, — проговорил он миролюбиво и показал мне вчетверо сложенный листок из ученической тетради. — Передашь эту записку тете Ене, понял?
Я протянул руку, но он продолжал:
— Скажешь, что дядя Вася ждет скорого ответа. На мазарках, мол, он. Понял?
— Ага!
— Спрячь ее подальше! — крикнул он вслед…
Я побежал по знакомой, давно проторенной нами дорожке, не зная, что и подумать, и только одна фраза застряла в памяти, которую я повторял в такт своим торопливым шагам: «Дядя Вася ждет… скорого ответа…»
Из бурьяна выскочил на тропу Абдулка и остановил меня на полдороге.
— Кем ул?[2] — спросил он, кивнув в сторону мазарок.
— А, это дядя Вася! — ответил я как ни в чем не бывало.
— Абзый?[3] — переспросил он.
— Ну да!
Абдулка схватился за живот и, складываясь пополам, никак не мог прийти в себя от смеха.
— Хватит! Булды! — успокаивал я его. — Спешить надо!..
Мы добежали до нашего дома, остановились у калитки, и Абдулка выжидающе посмотрел на меня.
— Пока! — сказал я.
— Хуш! — ответил он, понурившись, и медленно пошел вдоль переулка, всем своим видом показывая, что я плохой друг.
Мне было жаль расставаться с ним, но в глубине сознания я понимал, что отдать записку тете Ене надо так, чтоб никто не заметил…
Она полола грядки на огороде, постоянно кланялась земле, и я выжидал, когда она хоть на минуту распрямится и увидит меня.
— Ну, чего? — спросила она, не разгибая спины и не глянув в мою сторону.
Я вздрогнул от неожиданности. Меня всегда пугала способность тети Ени угадывать людей на расстоянии. И всегда так: думаешь, она тебя не видит, делаешь что-нибудь свое, и вдруг ее голос: «Гошка! Ты чего там соришь?»
Вот и сейчас! Откуда она узнала, что я здесь?..
— Тетя Еня, — зашептал я, перекинувшись через маленький заборчик. — Вам записка…
Она мгновенно выпрямилась, шагнула ко мне, и я заметил, как вчетверо сложенный листок выскользнул из моей руки — и словно растворился в воздухе.
— Ты где это шастал? — вкрадчиво заговорила она.
— На мазарках, — признался я, зная наперед, что от тети Ени не открутишься.