— Все! — проговорил Салават. — Прощай, Казань!
И я вспомнил, как пели за столом:
Пели, а мне все слышалось: «В синий дым Китая» — и казалось смешным это нелепое сочетание слов.
Еще не была отрезана та нить, которая связывала меня с домом, родными и друзьями, осознать происходящее было невозможно, а кто может предугадать будущее?
И вот растаял «в синей дымке» любимый город. И дом, и сад, и нежный взгляд…
Эшелон тронулся — защемило сердце: вот когда понял, что все осталось позади — весь тот мир, где безмятежно шли годы, где жизнь похожа была на игру, где все, казалось, создано для тебя — только бери, пользуйся с толком! И теперь, как бы ты ни хотел вернуться назад, не отыщешь обратного пути, и нет таких поездов, которые бы увезли тебя в прошлое…
Через двое суток, поздно вечером, эшелон пришел на станцию «Пенза-2», нас выстроили по командам и повели в солдатскую столовую.
— А потом — куда? — спросили мы Дульского.
Он пожал плечами, буркнул: — Не знаю! — и побежал вперед, чтобы быть в голове нашей небольшой колонны. Настроение у него было скверное: он помнил вчерашний день, когда потерял власть над своей командой.
А все началось с консервов. За два дня они так и не отогрелись, мясо заледенело, засалилось, его противно было есть, и кто-то проворчал:
— Не могли дать чего получше!..
Дульский — по долгу службы — стал читать парню нотацию и договорился до того, что таких «добровольцев» на фронт нельзя посылать — надежда на них плохая. Парень хоть и был невзрачным на вид, но так тряхнул Дульского, схватив его за грудки, что у того шапка с головы свалилась и закатилась под нары…
— Фанфарон! — крикнул разгоряченный парень, которого мы оттеснили в угол, чтоб инцидент не зашел слишком далеко.
— А чего шуметь? — спокойно проговорил Салават. — Паек рассчитали как раз на двое суток, скоро будем на месте, а консервы можно разогреть.
— Как разогреть? На чем?
— Вот — народ! — покачал головой Салават. — Гляди сюда! — он вскрыл перочинным ножом консервную банку, поставил ее на верхнюю плоскую крышку «буржуйки», подкинул в топку дров. Присел возле печки, потирая руки.
— Башка! — хлопнул я его по плечу.
Он подмигнул, дескать, «знай своих!» — и протянул мне ножик.
На плоской крышке железной печки, как на плите, выстроились консервные банки, и вскоре по вагону стал расходиться аппетитный мясной дух.
— Тут и чай можно вскипятить, — сказал Салават. — Вон как раскаляется — докрасна!..
«Простое дело, а сразу не додумаешься», — размышлял я, поглядывая на Салавата.
На Вознесенской улице мы прошли начальную школу солдатской жизни, военная игра была нашей повседневностью, даже в школу мы пробивались с боем, проходя сквозь «цепи противника», и служили мы в своей армии взаправду, воевали смело и отчаянно, целыми неделями жили на «сухом пайке», отказываясь от домашнего обеда. Была подготовочка! Да вот только я рано оторвался от родной нашей улицы, растерял солдатские навыки. А у Салавата они крепко засели в душе, недаром же был он у нас начальником разведки и носил три ромба в петлице!..
Игра, а как она настраивала человека на будущую жизнь! И все во дворе думали, что мы станем вскорости командирами. Но судьба не отпустила нам дополнительного времени: мы успели только дотянуть до призывного возраста, как тут — война. И пошли рядовыми…
Салават достал из кармана ложку, размешал в банке мясо и подал ее мне:
— Давай, начинай! Я подожду, пусть еще подогреется…
В вагоне враз заговорили:
— Вот так надо, братцы!..
— Не демагогию разводить, а примером брать!..
— Была бы наша воля, старшим выбрали бы Салавата Юлаева…
— Факт, с ним не пропадешь!..
— А еще, может, приведет бог…
Мы выходили из тупика железнодорожных путей, шагали по шпалам, внимательно глядя себе под ноги, и не ведали, где идем и в какую сторону от товарной станции нас ведут. Шли, как заведенные, с одной мыслью, что скоро все станет ясно, примем горячую пищу — и разместят нас по казармам. А потом начнется формирование…
Столовая нам показалась огромной, как ангар, дальний конец ее уходил в темную глубину, где был погашен свет, и нас стали размещать по столам, которые тянулись вдоль стены с высокими заледенелыми окнами. «Разводящим» — по общему согласию — был назначен Салават Юлаев, и он стоял с половником в руке, дожидаясь, когда дневальный по кухне принесет кастрюлю с борщом. В столовой было прохладно (такой «ангар» не натопишь!) — и мы сидели в пальто, отстегнув верхние пуговицы и положив шапки себе на колени.