И все дружно подхватили песню:
— Вот это — по-нашему! — подмигнул мне Салават и присоединился к хору…
В Тирасполе нас в первую очередь повели в баню. В предбаннике мы сняли гражданскую одежду, затолкали «шмотки» в мешки, зашили их суровой ниткой, чернильным карандашом написали свой домашний адрес на мешковине. Старшина сказал, что все это будет отправлено по адресам, а нам сегодня же выдадут обмундирование. Только выбирать надо будет по росту, чтоб потом не канителиться с нами…
Когда мы вышли во двор в солдатской форме, стали окликать друг друга.
— Салават, где ты?
— Гошка! — кричал в свою очередь Юлаев.
Мы не узнавали друг друга: в новом одеянии все казались на одно лицо…
«Аттестовал» нас старший писарь. Мы выстроились к нему в очередь — и когда я подступил к его столику, он спросил, какое у меня образование.
Я сказал, что ушел в армию с первого курса историко-филологического факультета КГУ.
— Та-ак, — протянул он, нацеливаясь рядом с моей фамилией проставить гражданскую специальность. — Так. Значит, в математике петришь, в физике разбираешься… В связь! — определил он мою судьбу. — Следующий!
Следующим шел Салават. Старший писарь, допросив его, с минуту призадумался, потом наставительно проговорил:
— Можно было бы в автовзвод, слесари там нужны. Но ты думаешь, они не нужны на заставе?
Салават пожал плечами.
— Что? — спросил писарь, подняв голову.
— А я ничего, — сказал Салават. — Вот бы мне вместе с другом, — кивнул он на меня.
— Э-э! — погрозил пальцем старший сержант. — Здесь, понимаешь, не выбирают. В армии не выбирают! В армии назначают. Поня́л? — сделал ударение на последний слог (видимо, для пущей важности).
— На заставу, так на заставу! — сказал Салават, улыбнувшись.
— Хвалю! — сказал писарь. — На первую заставу пойдешь. Цены тебе там не будет!.. Следующий!
— Все равно, — сказал я, — в одном погранотряде будем служить, думаю, что встретимся еще не раз…
— Встретитесь-встретитесь! — поддержал наш разговор старший сержант. — Только вас, — он указал на меня, — после учбата в школу радистов пошлют… Хотя, погоди! После школы могут направить и на заставу, вот и встретитесь! Земляки?
— Ага! — кивнул Салават.
— В армии землячество понимается широко, — разговорился писарь. — Кто из Сибири — земляки. А Сибирь-то, считай, поболе другого государства. С Украины — тоже земляки, хоть ты «из-пид Полтавы» (ввернул он фразу из украинской притчи), хоть из-под Киева… А вы, стало быть, с Волги. Тут у нас много ваших земляков…
— Встретимся, Салават! — сказал я ему на прощанье, когда нас развели по подразделениям.
— Встретимся! — ответил он и помахал мне рукой, пристраиваясь к отделению, которое направлялось к воротам штаба гарнизона.
В Молдавии была ранняя весна — и мы уже ходили без шинелей.
НА КАГУЛЬСКОЙ ЗАСТАВЕ
1
Я сижу на старом пепелище, у почерневшей от дыма и времени стены, в первозданной тишине, какая только и мыслима здесь, на границе, и вспоминаю тот июньский день, с которого начат был тяжелый отсчет годам, равным эпохе. А иным не довелось увидеть уже и второго дня. Один день 22 июня 1941 года стоил им всей войны и целой жизни…
Он был нескончаем, тот день. Солнце словно остановилось и, казалось, время не шло.
Разноцветные нити трассирующих пуль прошивали все пространство от Прута до Кагула, стаи птиц кружили над лиманом, в суматошном полете оставляя старые гнезда, а мы зарывались в землю, на которой уже не было места ничему живому…
С наступлением ночи боевые части Королевской дивизии откатилась за Прут. А с рассветом нового дня все началось сначала. Догорала застава, догорало село Оанча…
Прошло более четверти века с тех пор. Стена облупилась, обросла понизу травой, но густую черноту военного пожарища не смыло время. Это — вечный траур по часовым, не ушедшим с поста. И никакой гранит, никакие высеченные на нем высокие слова так не ранят душу, как эти руины.
Сейчас здесь все по-другому, и я не могу сразу сообразить, где стояли наши казармы, где были конюшни, каптерки, моя радиостанция, где росла та шелковица, под которой мы собирались по вечерам. С тех пор прошла целая вечность.
Осели горы, подернулись мхом, ушли воды лимана, и на десятки верст, где все покрывал высокий камыш, лежат поля кагульской целины.