Комнату залил вечерний сумрак, и Полынин сидел в полумгле, прислушиваясь к цикадам, которые начали стучать в свои невидимые наковаленки. Как только солнце скрылось по то сторону реки, за горой, эти крохотные кузнецы старались изо всей мочи — и скоро бессарабская степь зазвенела от их неустанной работы.
Освободив рогатого жука, застрявшего в марлевой сетке, он откинул занавеску и сел на подоконник. В гул цикад врезались голоса обитателей степных болот, и у каждой твари была своя особая дуда.
Совсем рядом, во рву, кто-то заунывно гудел, словно дул в пустую бутылку. Где-то вскрикнула птица. И Полынин даже вздрогнул, когда открылась дверь и на пороге выросла фигура человека.
— Сумерничаешь? — спросил старшина, войдя в комнату.
Полынин соскочил с подоконника, нащупал кнопку выключателя на шнуре — и под маленьким картонным абажуром-рефлектором загорелась индикаторная лампочка, отбросив ровный круг света на стол радиста.
— Как связь? — спросил старшина.
— Связь стабильна, — ответил Полынин. — Такое расстояние «Эрбушка» берет хорошо… А на короткой волне можно связаться даже с Аргентиной.
— Ну да? — оживился Наумов. — Моща!
— Да нет, мощность у нее маленькая. Уже километров за сорок ее едва услышишь. Но существует слой Хевисайда…
— Что существует? — наморщился старшина.
— Ну, как бы это объяснить?..
— Да-да, популярнее, — усмехнулся Наумов.
— Слой Хевисайда — это как зеркало, от которого отражается короткая волна и под крутым углом…
— Ладно! — махнул рукой Наумов. — Москву можно поймать?
— Попробуем, — сказал Полынин, включая приемник. — Только надо отстроиться от телеграфной работы.
— Так садись, отстраивайся! — сказал старшина, подставляя радисту табуретку.
Полынин снял один наушник с ободка, протянул старшине:
— Слушайте!
Наумов, облокотившись о стол, прижал радиотелефон к уху и приоткрыл рот, стараясь сквозь свист и писк морзянки уловить понятные каждому человеку звуки.
— Как ты разбираешься в этой свистопляске — ума не приложу! — сказал он, поглядывая на ручку настройки, которую медленно, едва заметно, вращал Полынин…
Наумов заулыбался, когда задрожала мембрана в наушнике, а потом чистый звук полился через радиотелефоны в комнату.
Они положили наушники на стол и замерли, слушая «Лунный вальс» Дунаевского из кинофильма «Цирк»…
Знакомая мелодия уводила Полынина в тот мир, где была тихая улочка, старинный особняк, каменная арка ворот и… Кира, похожая на Любовь Орлову — только с тугой золотистой косой, которую она нетерпеливо перебирала на груди, когда ждала его у ворот…
Полынин вздохнул и посмотрел на Николая Наумова. Тот наклонился над столом и тоже был где-то далеко, в «своем мире».
Когда закончилась музыкальная радиопередача, Наумов уперся подбородком в сжатые кулаки и, не слушая, что говорит диктор, повернулся к Полынину и проговорил:
— Сегодня ты переночуешь на этой железяке, а завтра переберешься в первое отделение Кириллова. На все занятия — с ним. А свой график передашь дежурному, чтоб тебя могли вовремя будить.
— Есть! — ответил Полынин, стараясь показать Наумову, что все понял: дружба — дружбой, а служба — службой…
5
Столько лет прошло, а они все плывут и плывут в моей памяти — белые домики нашей заставы. Покачиваются на зыбких волнах марева в кагульской степи, у самого края нашей древней земли. И реет над аркой деревянных ворот выжженный горячим бессарабским солнцем высокий стяг, видный со всех лиманов и с того нагорного берега, где румынский пикет, где село Оанча, где чужой, не поддающийся простому сознанию мир. И под прицелом оптических стекол мы обживаем пустынный берег, идем по дозоркам, как солдаты на передовой в предательскую минуту затишья…
А над заставой от зари до зари кружат аисты-черногузы. Спокойные, добрые птицы перебирают в небе невидимые струны, и нисходит до земли древний мотив степного кочевья, неясный зов, на который откликается сердце…
Когда закатится солнце за темную гору, спустится на землю аист, подойдет к часовому заставы, постоит на одной ноге, посмотрит внимательно на человека, потом обойдет весь двор и, всплеснув черно-белым крылом, взлетит на конек дома, к своему гнезду.
И, как по команде, загудит вся лиманная степь. Над старой хижиной отчаянно вскрикнет сыч. А затем, заглушив всех болотных обитателей, забьет соловей, выпуская трель за трелью в звездную майскую ночь.