Я пришёл в приют к самому обеду. И Василий Иванович, которого я называл дураком за его неправильное, грубое руководство коллективом работников-в глаза называл, имея обоснования, и он только глазами хлопал, ибо боялся поднять на меня руку, боясь осуждения батюшкой применения им рукоприкладства - он мне сообщает, но не огорошивает меня, что я могу собираться и уходить из приюта вон.
- И обедать сейчас с нами ты не будешь! Уходи!
Делайте, читатели, вывод сами из нежелания накормить меня обедом на дорогу. Как будто я его объем, этого сатрапа.
Тут следует упомянуть, что при вселении меня в приют, меня отправили в милицию за временной регистрацией. Теперь, покидая Тихвин, я думал, что мне надо зайти в милицию, чтобы сняться с учёта, или ещё для каких бюрократических формальностей. Милиция была от приюта далековато. До неё надо было идти мимо Спасо-Преображенского собора. Я решил не тащиться до милиции с тяжёлой сумкой с книгами, а оставить её в соборе у работающих в нём каких-то женщин. Я им объяснил, что я покидаю приют, и мне надо сняться с временной регистрации в милиции. Женщины, естественно, не были против того, чтобы я оставил на время свою ношу у них в комнате в соборе. Я сходил в милицию. Там мне сказали, что я к ним приходить был не должен. Через час возвращаюсь в собор. Женщина, которой я в соборе доверил хранить свою сумку и полиэтиленовый мешок, передаёт мне 200 рублей. Говорит: - От батюшки. Типа: за время моего часового отсутствия в соборе отец Александр был тут и оставил для меня деньги. Знакомую мне сумму - как раз на билет до Петербурга. Но я предпочту потратить их на еду и полторалитровую бутылку пива, которого я так давно не пил (и Новый год, 2006-й, я встречал в приюте лишь с горсткой конфет и чаем от батюшки, то есть без алкоголя). А поеду я бесплатно. Прежде чем указать, куда же я сначала заеду, вспомню, что покидая приют, я бушлат незаметно одел под зимнюю куртку-пуховик, ибо я боялся, что сатрап Василий Иванович не захочет, чтобы я взял бушлат с собой. Из вредности не захочет. Так что, хорошо, что было холодно, и я не вспотел в и куртке и в бушлате одновременно с тяжёлой сумкой с книгами.
С вокзала в Тихвине я звоню по моему мобильному телефону в Германию Диме Блюменталю. Звоню и тут же кладу трубку. Он мне перезванивает (у нас с ним такая договорённость). И огорчает меня. Якобы огорчает новостью, что у него сейчас финансы поют романсы по причине... Опущу причину из уважения к Диме. "Огорчив" меня на счёт сроков, то есть на счёт февраля - весны этого года, Дима не отказал мне в принципе. В принципе он по-прежнему хочет мне помочь, и возможно, говорит он, это даже к лучшему, если я смогу прилететь в Германию не сейчас, а летом, сбудется моя мечта оказаться в Германии, стране проведения Чемпионата мира по футболу, в дни его проведения. Так что чувства облома от невозможности улететь в Бундес весной 2006 года у меня не возникло, а скорее, наоборот, я обрадовался появлению вновь надежды побывать на празднике мирового футбола, казалось бы угасшей после облома с отъездом в Дойчландию на учёбу в 2003-2005 годах. Вот в таком хорошем настроении я приехал на электричке в Волховстрой, где переночевал на вокзале 2 ночи, ибо я решил прибыть в Петербург 17 февраля, прямо на Улин день рождения. Во вторую мою ночь на вокзале ко мне прилип-да-да, буквально прилип и не хотел отставать - один таджик. Кызырбай его имя. Он строительный инженер. Направлялся, как и я, в Питер. На заработки. Прошу запомнить этого Кызырбая. Его имя ещё всплывёт в моём повествовании позже. Так получилось, что я угостил безденежного таджика, сидящего рядом, пивом - дал допить ему свою бутылку, а то он так смотрел, как я пью; вот он и остался сидеть в зале ожидания со мной, и в электричку на Петербург мы садились вместе. Теперь на мне был одет только бушлат, куртку я снял. По вагону пошли контролёры проверять билеты. Проходя мимо нас и увидев меня в тёмно-синем бушлате, на котором блестели пуговицы в 2 ряда, один контролёр сказал другому:
- Тут проверять не надо: едут свои- железнодорожники.
То есть бушлат был похож на какую-то железнодорожную форму. Вот контролёр и принял меня за своего. Почему не стали проверять билет у моего попутчика Кызырбая, я не знаю, наверное, решили, что он со мной. О себе я таджику успел рассказать, что испытываю трудности с работой и жильём. Он предложил мне оставить ему номер моего мобильного телефона. Типа: вполне вероятно, что он сможет мне помочь, как только устроится на работу сам. Меня ни сколько не удивило, что гастарбайтер предлагает мне помочь: всякое бывает.
17 февраля я заявляюсь в Купчино. По домофону отвечаю матери, что это я, Алёша, и она впускает меня в парадную. Следует заметить, что к этому времени я успел подзарости щетиной-давно не брился. И вот мать открывает дверь квартиры и видит меня такого, небритого, с неказистой сумкой и полиэтиленовым мешком, и впускает меня через порог квартиры. Из прихожей я вижу сквозь открытую дверь в комнату на столе праздничный натюрморт - стол ко дню рождения Ульяны накрыт на славу, на нём возвышаются бутылки с вином, лимонадом и коробка с соком.
- Явился! - со злым выражением лица, на котором я читаю и чувство омерзения ко мне, обращается ко мне мать.
Из комнаты выходит сестра Полина и выглядывает племянница Ульяна. Мать продолжает:
- Нашёл день! Мог бы хоть праздник не портить! Зачем ты только пришёл?!
Сестра поддакнула матери, обжигая меня холодным, строгим взглядом. Я смутился, ибо подобной встречи меня не ожидал, не думал, что буду встречен так не по-родственному, если не сказать не по-людски. Строго и холодно. Поэтому в ответ матери я заговорил очень тихо, как бы боясь сотрясать воздух своим голосом обычной разговорной громкости: