- А здесь у нас не больница! Езжай к своей матери! Уж такого-то она, наверное, примет!
И дала мне 40 рублей. На дорогу до Купчина к матери. Кое-как я добрался до туда. Мать запускает меня к себе в квартиру. Она одна, без Ули. И вот я стою в прихожей, согбенный, заросший щетиной (в монастыре была проблема даже руки помыть, не то, что побриться),с засаленными волосами, обросший-заросший, согбенный, в неаккуратном пуховике, в грязных ботинках. Мать презрительно смотрит на меня и говорит ледяным голосом:
- Здесь тебе не больница. Иди подыхай на улицу под забором. Я же тебе говорила про отпущенные бомжам два года!
- Но как же, мама!..
- Нету у тебя мамы!
И я, согбенный, вышел из квартиры. А был уже вечер. Ни денег, ни сил куда-нибудь уехать из дома матери не было. Покинув дом, лечь где-нибудь под забором - так ведь разлечься на лестнице материнского дома будет тем же самым, только в тепле. Я поднимаюсь на лифте до последнего этажа и пешком до площадки выше него, предварительно спустившись вниз и набрав ворох бесплатных рекламных газет, торчащих из почтовых ящиков и лежащих вокруг, с тем, чтобы постелить их на бетонный пол. Вот и готова моя постель из них. Я ложусь. Жёстко. Да и травмированный позвоночник даёт о себе знать. И опухшая нога болит. Одно хорошо, что на лестнице мне не холодно. Я ночую здесь. Стараясь не производить шороха газетами. Затаиваясь, когда слышу шум и голоса людей на площадке расположенного подо мной последнего этажа. На следующий день сил покинуть это логово у меня нет. Я здесь днюю и ночую вторую ночь подряд. Ничего не евши. А позвоночник всё болит. О чём я только не передумал за время своей лёжки там наверху. И о матери, и о смысле жизни, своей жизни, и о том, что умирать мне совсем ещё рано, ничего в ней не достигнув и не оставив потомства, и ещё раз о матери: каково ей будет пережить меня, такого? Нет, подыхать здесь на лестнице мне нельзя, - думал я, - надо хотя бы написать Книгу. И ещё мне надо ещё раз попытаться добиться правды в суде. Только пройдя через суд и не добившись в нём правды мне можно будет умереть. Таким вот образом во мне говорил юрист, которого учили-приучали в университете надеяться на справедливость в суде. Нет, мама, я не могу сдохнуть, не пройдя через суд! И ты ещё возгордишься мной!
7 марта после второй ночи на маминой лестнице я чувствовал себя очень голодным. И я поехал (зайцем) в центр города, решив обосноваться на лестнице над тёти Надининой квартирой на Набережной - голод подгонял меня найти что-нибудь поесть. И я залез в помойку у тёти Надининого дома, ибо я понял, что для меня важно, очень важно сейчас выжить - выжить ради своего светлого, сытого, благополучного завтра, - и не нажить себе язвы желудка. Я очень боялся нажить себе именно эту болезнь, и этот страх позволил мне переломить себя. Да, у меня присутствовала душевная ломка при решении дилеммы, лезть или не лезть в помойку, в самые мусорные баки и россыпи вокруг них. И моя вера в моё успешное будущее, что у меня всё ещё будет хорошо, то есть моя вера в Добро, что оно побеждает, то есть моя вера в Бога, ведь именно с ним у меня стало ассоциироваться моё светлое завтра - что мне воздастся за мои страдания, - и моя вера позволила мне пережить эту ломку быстро и безболезненно, без душевной болезни, с радостью. Да, я радовался. Что успешно перешагнул через прежде невозможное лазание по помойкам. Седьмого числа вечером мусорные баки были переполнены и пропитаны влагой от выпавшего и подтаявшего снега. Так что шуровать-разгребать мусор в баках в поисках чего-нибудь съедобного без перчаток было крайне холодно рукам. Пальцам рук. Но мне повезло. Бог послал мне ананасы. Большая консервированная банка в полиэтиленовом мешке была наполовину наполнена консервированными кусочками ананаса в виде круглых шайб. И сок в этой банке был не слит. Много было соку. Кроме банки с ананасами в полиэтиленовом мешке были использованные одноразовые тарелки с какими-то объедками, в том числе и с остатками торта. Неплохое начало для переступившего грань дозволенного, - подумал я. - Наверное, в одном из ближайших офисов отмечали наступающий Международный женский день, ведь сегодня же седьмое число, ведь в полиэтиленовом пакете были и пустые бутылки из-под шампанского и водки и прочие упаковки от всякой съедобной всячины. Но наесться досыта я не наелся: объедков было мало, а ещё рыться в мусорном баке я уже не мог, ибо пальцы окоченели до боли в них. мне скорее надо было их прислонить к батарее. Что я и сделал на тёти Надининой лестнице на пол-этажа выше её квартиры. А заходить тогда к Насте я не стал, я ведь знал, что тёти Надины нет. А подняться на площадку выше последнего, шестого, этажа я смог с трудом: все этажи в доме на Набережной были по 4 метра, так что у меня, ослабленного и согбенного, темнело в глазах, и кружилась голова при подъёме на чердачный уровень, и я после каждого подъёма на очередной этаж прислонялся сидя на корточках к горячей батарее. При подъёме на верхние этажи мне следовало проявлять осторожность, быть особенно тихим, ведь на последнем этаже жила собака, которая чутко реагировала лаем на любой шум, даже очень тихий. Ну очень тяжело мне было преодолевать дистанцию наверх, с потемнением в глазах и головокружением! А поднявшись, я завалился на газеты, которые я предусмотрительно взял в Купчино в доме матери. Здесь, на чердачном уровне, был полумрак, и мне в одиночестве особенно сильно думалось о Боге. Казалось бы, у меня нет никого, и на душе должно было быть пусто, ан нет, я в себе внутри разглядел Бога. Ведь природа не терпит пустоты. И поэтому Его было внутри меня много: я почувствовал себя только оболочкой, а всё внутреннее пространство меня было заполнено Им. И заметив в себе Бога, которого так во мне много-целый я, мне стало так хорошо, что трудно выразить словами.
Посреди ночи на 8 марта я спустился с лестничной площадки чердачного уровня и выбрал на помойке, расположенной неподалёку, листы гофрокартона и фанеру, чтобы постелить себе на пол под газеты, так как понял, что ближайшее время я проведу именно на лестнице тёти Надининого дома на площадке чердачного уровня выше последнего этажа (далее буду её называть просто лестничной площадкой, так как других мест бомжовских ночёвок у меня больше не будет, кроме ночёвок в самой квартире тёти Надины). Согбенный, я с трудом дотащил листы и фанеру наверх. Делал это я глубокой ночью, чтобы никто из жильцов меня не заметил с бомжацкой подстилкой в руках, ведь в таком случае я бы претерпел облом с обоснованием на данной лестничной площадке.
8 марта я вообще никуда не спускался сверху. И в этот день мне похорошело: позвоночник перестал болеть, и я выпрямился, вздохнув свободно. После полуночи, то есть когда наступило уже девятое число, я спустился покормиться на помойку, ближайшую и дальнюю. Я был сильно голоден, и, слава Богу, кое-что съедобное себе раздобыл. 9 марта днём я набираю по своему мобильному телефону номер Романа Герасимова и кладу трубку. Он мне перезванивает. Я ему сообщаю, что я снова в городе и обосновался на лестнице. Роман относится ко мне с пониманием и приглашает меня завтра со ставить ему компанию на обеде у его тёти. Вечером 9 марта я спускаюсь с лестничной площадки на первый этаж в квартиру тёти Надины. Там я моюсь в ванне и бреюсь, и заряжаю свой мобильный. Настя меня накормила. И на следующий день я, чистый, в пиджаке, встречаюсь с Романом, и мы вместе едем на его машине к его тёте. Обед у его тёти был отменный. Запомнилось, что суп я ел с хлебом, намазанным паштетом. Никогда прежде я так не ел, суп с хлебом с паштетом, но мне понравилось. Я не знаю, что обо мне рассказал Роман своей тёте, но она была со мной очень обходительна. Давно я так не ел, как поел у тёти Романа Герасимова. Одиннадцатого и двенадцатого марта я уже целыми днями брожу по городу в надежде на то, что что-то должно произойти само собой, и вот я этого дожидаюсь. А гуляю я в пуховике, надетом поверх бушлата, ибо в это время в городе ещё стоит зимняя погода и лежит снег. Заглядываю в мусорные баки. Иногда нахожу что-то съедобное.
* * * (Звёздочки ╧67)
Двенадцатого поздним вечером мне звонит Кызырбай, мой попутчик из Волховстроя в Петербург (по дороге из Тихвина). Он зовёт меня к себе. Говорит, что нашёл работу для меня. С жильём. Приезжай, говорит, прямо сейчас. Куда? В Мистолово. Это местечко совсем недалеко от Питера. Севернее его. От Бугров направо. Как я доеду туда? На какие деньги? Кызырбай отвечает: