- Можно с Вами сфотографироваться? Я , Вы и моя подруга.
Я уже успел оценить девушкину красоту, ещё не успев пройти мимо неё, а тут: на тебе, она ко мне обращается с просьбой! А мой ответ ей уже был готов заранее, я решил повторить с ней тест, что я задал человеку на Аничковом мосту:
-Котят ведь не дарят! Дай хоть сколько-нибудь!
Девушка, не задумываясь, потянулась за деньгами, достала бумажную десятку и спросила меня:
- Этого хватит?
- Вполне достаточно, - ответил я.
Следует признаться, что на тот момент у меня не было практически нисколько денег, даже металлической мелочи, поэтому десяти рублям я очень обрадовался. И встал между девушками, чтобы нас троих сфотографировали. А над нами в воздухе на верёвках - воздушные надувные красные сердца, заправленные лёгким газом. А одета была эта обратившаяся ко мне девушка в белую короткую курточку, коротенькую же юбчонку, то есть блондинка в белом была сущий ангел. То есть я ангел, и она тоже ангел, только совсем другой, мирный. Мы сфотографировались, и я предложил девушкам погулять вместе, они ведь просто гуляли. Они согласились. Мы назвали друг другу наши имена. Девушку в белом зовут Вероника. А другую - я не помню как. Поскольку траты мной на девушек исключались ввиду отсутствия у меня денег да по причине наличия у меня, правда, призрачного, Елены Петровны - она была в моём сердце - я предложил девушкам, в основном девушке-ангелу Веронике (для меня было ясно, что эта юная красавица была инициатором их с подружкой вылазки на праздничное гуляние в день Города, вторая девушка была некрасива и не вызывала во мне никаких положительных эмоций; и эта вторая была, по-моему, взята Вероникой по причине её боязни идти гулять одной на столь массовое мероприятие как празднование дня Города, - я предложил девушкам после взаимного представления друг другу и сообщения, что я - ангел, пройти со мной туда, куда я шёл до встречи с ними, и спросил:
- Хотите, я заодно покажу вам, что такое настоящая любовь?
- Да, очень!
И мы пошли. На ходу я рассказал девушкам, что я писатель (не бомжом же мне представляться или бродягой!), пишущий Книгу, в которой я, действующее лицо, проливаю кровь, и далее:
- Эта кровь стекает в Неву, её несёт по волнам до спуска со сфинксами у Академии художеств. А там почти у самой воды, на уровне нижних ступеней, бронзовые грифоны. И вот, невские волны плещутся о лапы этих фантастических животных. И кровь с поверхности волн попадает на эти лапы. И происходит чудо: лапы, на которые попадает кровь, оживляются, то есть сами бронзовые грифоны оживают, потому что кровь оказывается живительной, магической жидкостью, и грифоны больше не могут стоять на месте. Но и улететь они не могут, потому что на спуске к Неве у Академии художеств не целые грифоны, а только передние их части: львиные передние лапы, орлиная голова и чья-то из них грудь. И они отскакивают-отпрыгивают по ступеням наверх на Университетскую набережную. И начинают клевать попавшихся им под клюв людей, скача на передних своих лапах. Стекающей в Неву крови на поверхности её волн всё больше. Вода под кровью начинает бушевать, и всплески волн становятся всё сильнее. И вот кровь с плещущихся о них волн попадает на лапы металлических львов, установленных на Адмиралтейской набережной у Дворцового моста. Со львами происходит то же самое, что и с грифонами. Они оживают и спрыгивают на Набережную со своих постаментов. И тоже начинают грызть насмерть попадающих им навстречу людей, кровь которых, уже нельзя сказать, что стекает в Неву, ибо Нева вышла из берегов, причём верхним слоем, разлившимся по Городу, является кровь. Кровь людей. И на месте Петербурга образуется море крови. Естественно, что скоро таким же образом оживает и Медный всадник, и змея под ним. Они также начинают убивать людей: змея душить кольцами и кусать ядовитыми зубами, конь Петра Первого всех топтать копытами, а сам Пётр Первый рубить всех мечом.
Далее я пересказываю историю про подмоченные кровью и обрушившиеся статуи в Летнем саду. То есть, - обобщаю я, - камень под воздействием крови, равно как и кирпич, и штукатурка, рушатся а все металлические животные оживают и звереют. Поэтому и модный всадник сравнительно быстро оказался в крови: камень под ним растаял в ней. И египетские сфинксы у Академии художеств исчезнут. И все здания в Петербурге стали снизу подтаивать в крови, и все эти колесницы с шестёрками и четвёрками лошадей с ворот и арки опустились на кровь и принялись всех давить. И тех, кого не убили описанные существа на улице, скрыло в обрушившихся в кровь зданиях. И Шемякинские сфинксы, и Пётр Первый от Растрелли, и Николай Первый, и львы с золотыми крыльями - все присоединились к начатому мной кровопролитию...
- Алексей! Почему или зачем ты пишешь такую кровавую картину? - спросила Вероника.
- А скажи, тебе интересно меня слушать?
- Да.
- Сегодня день рождения этого Города. Я же написал тебе кровью конец Петербурга. А зачем, почему? - я и сам не знаю. Мне так придумалось, и все тут. А про себя я подумал, что, наверное, потому я так жесток к родному Городу и его жителям, потому что этот Город и его жители в основной массе были и остаются жестокими ко мне.
И я окончил своё кровеобильное повествование:
- Кончится всё тем, что рухнут шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора, и Александровская колонна, и Исаакий; и кораблик с Адмиралтейства поплывёт по морю крови, а два ангела, с Александровской колонны и шпиля Петропавловского собора, оживут и улетят. Куда, я пока не придумал...
На момент, когда я рассказал эту жуть, петербургскую жуть, я с девушками подходил к станции метро "Спортивная". И другая девушка, Невероника, смекнула, что Веронике больше такой "прицеп", как она, не нужен, и она тактично оставила меня с Вероникой наедине, быстренько-скомкано распрощавшись и нырнув в метро.
Тут пошёл дождь. Но Вероника не захотела меня оставить, по-прежнему желая увидеть, что же такое настоящая любовь по-моему. Я отстегнул свой зонтик, болтавшийся как хвост привязанным к сумке типа планшетки. Вероника встала ко мне вплотную под зонтик. Чтобы не мучить девушку-ангела дождём средней интенсивности, я предложил и ей спуститься в метро и поехать домой, но Вероника высказала своё желание всё-таки увидеть любовь по-моему. До дома Елены Петровны мы о чём-то говорили, в основном я, а она слушала. О чём - это секрет: те, сказанные мной, слова посвящены ей и только ей, и вдохновлены на их произнесение только ей. Мы дошли до дома Елены Петровны на Малом проспекте. И я начал ждать, и Вероника со мной, когда кто-нибудь откроет входную дверь парадной с домофоном. Мы стоим под зонтом, идёт дождь. После нескольких минут стояния, в которые Вероника начала дрожать от холода, что объяснимо: у неё был голый живот, - я решил форсировать события, не дожидаясь открытия входной двери парадной. Недалеко была помойка, и я там взял коробку от телевизора из плотного многослойного гофрокартона и какой-то ящик, поднёс их под окно комнаты Елены Петровны. Напоминаю, Она живёт на первом этаже, расположенном не высоко - не низко, средне, так, что, если подставить коробку под окном и залезть на неё, то можно рукой достать до форточки вверху окна Её комнаты. А ящик я вложил внутрь коробки для подстраховки, чтобы коробка не сложилась совсем под моим весом. Веронике, стоящей под зонтиком, уже становится смешно, как только я объяснил ей, что намереваюсь передать туфли Женщине через форточку, отказавшись дожидаться открытия двери парадной по причине дождя и того, что Вероника замёрзла. Я взбираюсь на коробку, карабкаясь руками по водосточной трубе, расположенной рядом. Коробка проминается, но мне всё равно хватает высоты, чтобы достать до оконной форточки. Тут я достаю туфлю из полиэтиленового мешка и начинаю её просовывать в приоткрытую форточку, отодвигая ею стекло. Я делаю это относительно медленно, так что прежде, чем я просунул туфлю полностью, к окну изнутри комнаты, раздвинув жалюзи, успел подойти какой-то мужчина средних лет, и он стал рукой выпихивать наружу эту проталкиваемую мной внутрь туфлю. Мужчина выпихивает её и при этом с тоном возмущения-негодования говорит:
- Не надо сюда ничего совать!
И неожиданно увидев сквозь окно незнакомого мужчину я перестаю сопротивляться, и мужчине удаётся выпихнуть туфлю обратно мне в руку. И от того, что я неожиданно его увидел, светлый образ Елены Петровны моментально померк в моих глазах, как будто её (больше не могу писать про неё с большой буквы) облили грязью.