Итак, такие мысли я успел передумать, пока лежал под пидорасом. Теперь, чтобы скинуть его с себя, мне надо сделать по возможности более резкое вставание. И я взбрыкнулся под пидором, отжался на руках - я ведь лежал на животе-и встал на ноги. А пидор опрокинулся назад на свой зад, то есть уселся на пол. Свои телодвижения по опрокидыванию пидора с себя я производил под неожиданный для него крик. Да, я громко закричал: "А-а-а!". И для смелости, и для психического подавления противника, который тут же отполз назад и прислонился спиной к стене коридора, оставаясь сидеть на полу. Я видел врага - а сейчас, поднявшись, я ощущал себя поднявшимся в атаку на врага солдатом, - я видел врага лишь по контуру чёрным пятном на тёмно-сером фоне, ведь в коридоре царил мрак, и свет попадал лишь от луны из окна кухни. И вскочив на ноги я в 2 коротких прыжка добрался до стенного шкафа, схватил одну гантель, наклонившись корпусом налево, а затем, сделав шаг направо, замахнулся гантелей, зажатой обеими руками, на пидора и нанёс ему по голове один удар. Держал я гантель за шарик правой рукой, а уже правую руку обхватил левой. При ударе гантелью я ощутил в руках эффект отдачи, и я понял, что другой шарик, тот, которым я ударял пидора по голове, отскочил и снова упал на его голову. Я бью и при этом всё кричу: "А-а-а!" для храбрости и психического подавления противника, пидора. Но после этого моего первого удара пидор вопреки моему ожиданию не упал, а тоже застонал: "А-а-а!", но не так громко, как кричал я. Это его протяжное "А-а-а!" да взметнувшиеся к голове руки были для меня неожиданностью. И за долю секунды у меня промелькнула мысль, что если я вдогонку не обрушу на голову пидора второй удар, то он встанет и набросится на меня. Более яростно и наверняка. Наверняка - это потому, что если и раньше он сделал это, хотя я не причинял ему боли, то теперь, испытывая боль, он, точно, захочет мне отомстить. Теперь он, точно, захочет не только изнасиловать меня, но и убить. В отместку за удар по его голове. И я ударил вторично. Причём в удар я вложил ещё больше силы, полагая, что первый удар, возможно, был недостаточно силён. Эффект отскакивания шарика повторился, и отдача в руки была ещё сильнее. Прямо шарнирное какое-то соединение между моими руками и гантелью! На моё "А-а-а!" был такой же ответ "А-а-а!" пидораса. Что делать? Что мне делать? Сказать, что я стал бояться его ещё больше, я не могу, потому что и до второго удара моя боязнь пидораса была на максимуме. У страха глаза велики, говорит народная мудрость. Это точно про меня и мою ситуацию. Да ещё к тому-же в темноте! Я ведь не мог, ударив, куда-либо убежать - дверь-то пидор запер! - и я должен был оставаться у источника своего страха, у источника опасности для меня. Поэтому я не мог прекратить бить пидора, не удостоверившись в том, что он потерял сознание. А как я ориентировался в темноте, потерял пидор сознание или нет? Раз стонет: "А-а-а!" и машет руками, значит, не потерял. Значит, мне необходимо - для собственной безопасности - продолжать его бить гантелью по голове. Вот такая логика присутствовала в моей голове, когда я орудовал гантелью. С каждым ударом, нанесённым мной по голове пидора, страх у меня не увеличивался - увеличиваться было некуда, - зато росло недоумение, почему же пидор не теряет сознание. После пятого удара я остановился в этом самом недоумении - недоумение превзошло страх, - чтобы приглядеться в темноте получше к стонущему (громко) с поднятыми к голове руками пидору. И что же я наблюдаю?! Он встаёт с пола! Становится передо мной. Надо же! Но я не теряю самообладания. Я быстро реагирую на появление передо мной опасности для меня: я со всей силой толкаю пидора вправо от себя. Он падает, на этот раз лицом вниз. Я незамедлительно наношу ему следующий удар, на этот раз в затылочную часть его головы. Этот удар не возымел действия: пидор как стонал и махал руками, так и продолжал делать это, чем меня снова удивил. Я-то надеялся, что одного удара будет достаточно. И я продолжил его бить по затылку, не разгибаясь в пояснице, мерными ударами, как заведённый. А пидор всё стонет. Я зациклился на том, что он должен перестать стонать. А он всё стонет! Между ударами я только сейчас задумываюсь, что же я делаю. Я его убиваю, - думаю я,-но я же этого не хотел и по-прежнему не хочу. И я не хочу быть убийцей! Это же какой грех! - думаю и продолжаю наносить мерные удары. А ноги от мысли о Божьей каре начинают у меня тем временем трястись. Или от чего там ещё?! И руки. Я становлюсь, - так я думаю, - уязвим для пидора, ведь мои руки и ноги перестают слушаться меня и всё сильнее трясутся. Надо сделать усилие - перевернуть пидора из этого положения, раз уж у него такой крепкий затылок, в другое, и ещё раз ударить. Я кладу гантель на пол возле себя и хватаю пидора за плечи, отшвыриваю его, перевернув лицом кверху. Теперь я взялся за гантель и принялся ударять пидора по лбу. А стон всё продолжается. Он меня пугает и сводит с ума, ведь пугаться в большей степени, чем та, в которой я уже испуган, уже нельзя. Сводит с ума - это означает, что я перестаю соображать, что я делаю, что я могу его убить, тем более, что мои удары перестали от охватившей меня трясучки попадать ему по лбу. Они перенеслись, как я потом осознал, на его лицо. Да, моими последними ударами были удары гантелью по лицу. Но их было не один-два, а также с десяток-другой (я тогда не считал, в памяти же сохранилась размеренность ударов). Я уже сообразил, что концом моей бойни будет смерть пидора, но всё равно даже эта мысль не смогла меня остановить - настолько я был зациклен на первоначальной идее лишить пидора сознания, в чём я убежусь посредством прекращения им стонов. И телодвижений.
И вот я убедился в этом: пидор замолчал и прекратил дрыгаться. Я тут же соображаю, что я его прикончил, замочил. Убил - боюсь осознавать и произносить. Ноги и руки давно уже у меня не свои - словно налились свинцом, отяжелели, но в голове вдруг повеселело. Что всё! Конец страхам! И что Бог оказался в высшей степени справедлив, вычеркнув пидораса из списка живых за его грехи. А я - та самая ручка, или карандаш, которым Бог вычёркивал его, то есть я инструмент, всего лишь инструмент в руках Господа Бога. И я, действительно, ангел, слуга Господа Бога, его воин, выполнивший кровопролитную работу по вычёркиванию пидора из списка живых. Ноги у меня отяжелели, и руки, а на душе так вдруг стало легко! От явления мне нового доказательства существования Бога, Его высшей справедливости.
Я включаю свет в коридоре и стараюсь не смотреть на голову трупа пидора . крови вокруг море. И у меня, босого, ноги по щиколотку в крови, а руки - по локоть. Первым делом, включив свет, я похлопал по карманам джинсов трупа гада (оказывается, он лёг на меня в джинсах), вдруг там обнаружатся ключи от железной двери в квартиру. Но нет, их там не оказалось. Что же со мной будет? Поймут ли меня менты и суд, и общество вообще, что я не убивал? В прямом смысле слова не убивал! И вообще, хочу ли я сбегать с места совершения мной этого Поступка, назовём его так. Нет! Я не хочу. Ведь я был прав. И утаивать его от описания в своей Книге я не хочу. Ведь он закономерен. Должно было случиться нечто подобное. И оно случилось. С морем крови. Как я и предсказывал. А если я сейчас сбегу, найдя ключ от железной двери, то я уже не смогу описать этот случай, этот свой Поступок, в своей Книге. Ведь меня спросят, чего же ты сбежал, коли чувствовал себя правым? Но всё равно ключ надо найти. И я поверхностным взглядом осматриваю комнату. Но сил шарить по вещам в поисках ключей у меня нет. Руки, ноги ещё не отошли - дрожат. Даже если я найду ключ от металлической двери, то, - думаю, - должна вернуться рано или поздно мать пидораса. Она откроет своим ключом металлическую дверь и сразу же увидит страшную кровавую картину с лежащим посреди коридора своим мёртвым сыном. И я смогу улизнуть в этот момент - она же будет в шоке от увиденного. А чтобы она никому не передала, что нужно искать Алёшу-ангела, или Павлова-она же, наверняка, запомнила моё имя да с приставкой ангел, когда я звонил по телефону, или мою фамилию, когда я давал ей в руки свой паспорт - чтобы она никому не передала информацию обо мне, я ведь могу и её уложить насмерть! Но, нет, не могу! Я не Раскольников, а она не Лизавета! - так я думаю и решаю вызвать мелицыю как можно скорей. Пробую сделать это с найденного на диване телефона, но не получается: телефон мелицыи 02 занят. Тогда я беру крышку от кастрюли и стучу опять по стене. Вышедшей на мой стук на лестницу соседке сообщаю, что я всё-таки убил хозяина квартиры, и прошу её вызвать мелицыю. Я ей сказал убил, потому что так короче, и мне было не до словесных изысканий в диалоге с ней через металлическую дверь. Она обещала выполнить мою просьбу. Ну всё, теперь можно отдохнуть, пока едет мелицыя. И поискать свою сумку с мобильным телефоном и паспортом. Сумка оказывается в шкафу. Я голодный, и поэтому решаюсь поесть варёной картошки с котлетами, найденными мной на кухне - трупу они больше не понадобятся, зато мне неизвестно, когда в следующий раз придётся поесть, если меня заберут в мелицыю. Что вероятно, ведь как только я предъявлю паспорт с областной пропиской или скажу, что я бомж, то меня менты и/или суд решат не отпускать до рассмотрения дела в суде. А в суде, думаю, я докажу им, что я был прав, замочив пидораса. Или не докажу? Неужели мне придётся понести незаслуженное наказание - мне дадут срок, за то, что я совершил угодный Богу поступок, справедливый поступок? Значит, придётся мне пострадать за правду как православным святым. За Божественную правду. Я так размышляю и курю в ожидании ментов. Пока жду, и сам дозваниваюсь до мелицыи. Пока жду, звоню Полине, на Набережную Насте, Эдику Сипатову, Алексею Виноградову. Всем им сообщаю, что я совершил. До Романа Герасимова дозвониться не смог. Так что, Роман Михайлович, привет тебе! Так что утверждать, что мелицыю вызвал не я, нельзя. Даже когда я попросил вызвать мелицыю соседку - это всё равно вызвал я. Спустя минут 20 после моего звонка в мелицыю менты приезжают. А дверь-то металлическая заперта! А этаж-то восьмой.