Наконец он сел, и все облегченно вздохнули -- немало есть таких людей, при виде которых непроизвольно затрудняется дыхание.
Я помахал рукой, стараясь привлечь внимание председателя.
-- Могу я ответить на некоторые пункты обвинения?
Председатель недовольно обернулся.
-- Я же сказал, что вам будет предоставлена такая возможность, в свое время.
Снова вышел к трибуне защитник. Разбирательство пошло на второй виток. Защитник повторил в общих чертах свое начальное выступление, лейтмотивом которого было: невиновен, если нет прямых улик!
Обнаружились свидетели -- соседи, видевшие входящих в мой дом двух мужчин накануне убийства. Была описана с удивительной точностью их одежда, походка и интонация, с которой были обронены несколько реплик по дороге от калитки до входной двери. Другие соседи видели свет в кухонном окне и тени троих человек, тени размахивали руками, так, словно о чем-то горячо спорили и вот-вот схватятся. Об этом же сказал буфетчик из пивной, гулявший заполночь мимо моего дома. Но никто не видел, чтобы двое мужчин выходили из дому, хотя одна старушка и подтвердила, что как будто слышала звук отъезжающей машины примерно около часу ночи. Но кто был в этой машине, и вообще, ехала ли она от дома, или к дому, или просто притормозила, проезжая мимо по шоссе, -- этого нельзя было в точности установить.
Я слушал эту болтовню с благодушным видом, как слушают лепет детей, которые сами не понимают, что говорят.
Заседание закончилось перепалкой между прокурором и защитником. Первый обвинял второго в незнании уголовного кодекса, а тот в ответ называл его формалистом, который в угоду букве закона (но не его духу!) готов отправить человека на смерть. Я пытался с места примирить их, но это сделал за меня председатель, стукнув изо всей силы молотком по столу и объявив слушание первого дня законченным.
Воротившись в свою камеру, я не стал, как обычно, читать, а сразу после ужина лег спать. Меня ожидало нешуточное выступление на следующий день, и я не принял даже адвоката, желавшего убедить меня в чем-то важном. Но что он мог мне сообщить? -- когда он сам не верил в мою невиновность и дело представлялось ему чем-то вроде соревнования, в котором он должен продемонстрировать свою адвокатскую выучку и явить природные способности и задатки. Естественно, что я его проигнорировал, и был безусловно прав.
Далее я пропускаю ряд несущественных событий второго дня вроде выступлений прокурора и председателя, равно как и остроумные ответы защитника, а перехожу сразу к изложению своей исторической речи.
Это произошло после обеда, когда публика стала уставать, и присяжные несколько расслабились и начали переговариваться вполголоса о каких-то своих делах. Общее мнение было к этому моменту практически сформировано, и вряд ли стоит говорить, в какую сторону оно наклонялось. Вполне понятно -- все были уверены, что я и есть убийца, -- этому не могли помешать даже страстные речи адвоката, которым все про себя восхищались, но это было сродни восхищению ловкостью карточного шулера, способного вытащить карту заданной масти из кармана вашего пиджака. Я так думаю, что у этого парня неплохое будущее на избранной им стезе, чего, конечно, не скажешь про меня.
Когда председатель предоставил мне слово (последнее слово перед вынесением приговора), я первым делом поинтересовался:
-- Сколько минут в моем распоряжении?
На это председатель состроил неопределенную мину и заявил, что согласно регламента время моего выступления не ограничено, но что он надеется на мое благоразумие и что я не злоупотреблю терпением высокого суда.
Я сказал: "Хорошо!" -- и начал выступление.
-- Уважаемый председатель! Вы! -- уважаемые присяжные заседатели, а также мой защитник и прокурор. Простите, но я обращаюсь не к вам! -- Сказав это, я демонстративно повернулся к залу, который сразу встрепенулся и удвоил свое внимание. Мне только этого и надо было. Главным образом меня интересовали газетчики, неизменно падкие на сенсации, которыми они в основном и кормятся. -- Для вас я говорю, дорогие мои сограждане! -- загремел я на весь зал, потрясая кулаками над головой.
-- Нельзя ли обойтись без эффектов? -- спросил председатель.
-- Можно, -- ответил я небрежно и не удостаивая его взглядом. - Наберитесь, пожалуйста, терпения, я вас тут долго слушал!
Председатель крякнул с досады и провернулся на стуле, прокурор глянул на меня петухом, присяжные перестали обсуждать насущные проблемы.
-- Все, о чем я вас прошу -- это выслушать меня, -- сказал я уже спокойнее. -- Я говорю в первый и в последний раз.
Ответом мне было полное внимание.
-- Дело, которое здесь рассматривается -- не есть обычное дело. В продолжении всего следствия я пытался доказать его необычность, или даже неслыханность, но безуспешно. Мне не поверили, и вы сейчас мне не верите тоже, потому что разум отказывается принимать все необычное и выходящее за рамки представлений. Чтобы доказать необычное, нужно явить какое-нибудь чудо! -- но пока что никакого чуда не произошло, и вы мне не верите. Я это очень понимаю и не обвиняю вас, вы таковы, каковы все люди. Но наберитесь терпения -- чудо все-таки произойдет, оно произойдет здесь, пред вашими глазами, как только я закончу говорить, -- и тогда вы поверите мне, тогда вы задумаетесь над тем, что я вам сейчас сообщу! -- Я остановился перевести дух и обвел взглядом притихший зал. На меня были устремлены сотни взглядов, слова мои записывались на магнитную ленту, облик мой запечатлевывался кинокамерами для потомков. Я остался доволен таким вниманием -- давно замечено, что чем необычнее речи, чем страннее произносимые слова, тем уважительнее аудитория относится к оратору.
-- Я позволю сказать несколько слов о себе, чтобы понятнее были некоторые мои поступки, -- продолжил я. -- Я родился в одна тысяча девятьсот шестидесятом году от рождества Христова, то есть тридцать шесть лет назад, но мне сейчас ровно сорок два года, если считать все прожитые мною месяцы и дни! -- (Аудитория зашевелилась.) -- Объяснить такое несоответствие довольно просто: в период с девяностого по девяносто пятый год я совершил несколько перемещений во времени в будущее, где провел в общей сложности шесть лет. Я прожил эти годы в двадцать пятом веке, то есть через четыреста с лишним лет, считая от этого дня.
-- Чем же вы там занимались? -- обронил прокурор, иронично улыбнувшись.
-- Очень хороший вопрос, -- одобрил я прокурора. -- Я только хотел сказать об этом, потому что если не скажу, то непонятными будут произошедшие события.