Фредерик стоит в изножье кровати. На сей раз спиной ко мне. Смотрит в другую сторону, куда-то вдаль, где мне ничего не видно. Вот круглые очертания его головы, его фуражка, его плечи. Он выше, чем должен быть, если стоит на полу. Смотрит на стену — или, по крайней мере, в направлении стены. Слова скользят внутри меня, но я не издаю ни звука. Воздух вокруг меня плотный, будто вода, в которой захлебываешься, пытаясь вдохнуть.
5
Заболевание, именуемое «траншейная стопа», вызывается долгим нахождением в холодной воде, а также продолжительным ношением мокрых носков, ботинок и обмоток. Особенно стремительно оно развивается, когда циркуляция крови затруднена из-за тесных ботинок или тугих обмоток. Предотвращению его способствуют следующие меры:
a) усовершенствование окопов, направленное на сохранение сухости и тепла;
b) установление внутриполкового распорядка, соответственно которому перед спуском в окопы солдаты должны тщательно натирать ступни и голени ворванью или мазью против обморожения; желательно также, чтобы до окопов солдаты добирались в сухих ботинках, носках, штанах и обмотках;
c) использование во время нахождения в окопах любой возможности, чтобы время от времени снимать ботинки и носки, досуха вытирать ноги и переодевать сухие носки (дополнительную пару которых каждый должен иметь при себе).
Верхний правый ящик кухонного буфета забит коричневыми бумажными пакетиками с семенами. Мэри Паско их не надписала. Сомневаюсь, что она вообще умела читать и писать. Не знаю, долго ли хранились эти семена, но те, которые я уже посеял, проросли очень хорошо.
Я сажусь за вычищенный стол и раскладываю пакетики перед собой, чтобы понять, сколько осталось семян. Некоторые почти пустые. Вот редька, по каждому семечку как будто провели ногтем. Семена моркови, узкие и мелкие. Вот скорцонера — кто бы мог подумать, что у старухи найдется даже такое. Раньше мы выращивали скорцонеру в Мулла-Хаусе, снаружи она черная, а внутри белая. Однажды я из любопытства разрезал ее корень, посмотрел, но на вкус так и не попробовал. Семена у нее продолговатые и изогнутые, с тупыми концами. Семена пастернака, круглые и полосатые. Крошечные копьевидные семена салата. Еще осталось немного гороха и бобов, а также щепотка семян шпината.
Я выхожу из дома и осматриваю грядки, которые уже засеял. Направляюсь к краю участка. Может быть, это все воображение, но мне кажется, будто земля на ее могиле проседает. Под зеленым покровом как будто вмятина. Она хотела лежать здесь, а не на кладбище, среди подземных ячеек с трупами. Здесь земля нежная. Сноровистыми руками она очистит ее кости от плоти, будто прачка.
Я заслоняю глаза рукой от солнца и смотрю на холм, где ярко желтеет дрок. Все спокойно, но каждый дюйм этой земли кому-то известен, каждое движение просматривается. Взгорье. Перелесок. Выступ. Разрушенный домишко, увитый плющом, но отсюда его не разглядеть.
Я хочу увидеть Фелицию. Отвожу взгляд от города и смотрю на утесы. Фиалок столько, что невозможно пройти, не наступая на них. Звездчатка, первоцветы, конская петрушка, смолевка. Все пестрит цветами так, что в глазах рябит. Вот терновник, примятый ветром и растрепанный, но по-прежнему в цвету. Я по очереди гляжу на них и называю по имени. Замечаю каждую впадинку, каждое углубление. Это очень утомительно.
В сущности, я не должен здесь находиться, среди этих цветов. Я задумываюсь, чем занимался старый моряк, вернувшись в родную страну, кроме тех промежутков времени, когда воспоминания вынуждали его находить слушателя и изливать перед ним свой рассказ. Наверное, он отправился в плавание молодым человеком, но теперь он старик. Сколько же лет он прожил? А если он не может умереть? Вероятно, это часть тяготеющего над ним проклятия.