Фелиция не понимала, что садовник выделил ей клочок самой скудной земли, на котором могли цвести только бархатцы и настурции, и ничего больше. Она брала грабельки и совочек и так сосредоточенно ковырялась в земле, что не слышала, как мы подкрадываемся сзади. Фредерик кричал: «Бу!», она подпрыгивала, но потом заливалась румянцем, польщенная — ведь мы нарочно ее искали.
Частенько мы убегали от нее. До сих пор не знаю, почему.
Фелиция убирает со стола, а я тем временем иду в уборную. Это слово я узнал от Деннисов. Моя мать говорила «отлучиться по нужде». Отец использовал другое выражение, которое я запомнил. Думаю, его употребляли в Бристоле во времена его детства. Он говорил: «Схожу в славное местечко». По-моему, такое выражение подходило для деннисовских уборных и знаменитых ванных комнат, которых было по одной на каждом этаже. Большая уборная на первом этаже была облицована зеленой плиткой с изображениями выпрыгивающих из воды дельфинов. На полу была черно-белая плитка в шашечку, а с высоко расположенного сливного бачка свисала длинная латунная цепочка. Дверные петли и ручки тоже были латунные и мягко, приглушенно блестели. На дверном крючке по-прежнему болтается мешочек с лавандой. Я сдавливаю его, но он пахнет старостью и пылью. Мне всегда нравились бряканье цепочки и шум воды, наполняющей бачок, а потом я мыл руки в глубокой раковине под горячей водой, намыливая их до локтей. Сегодня из горячего крана вода течет холодная и слабенькой струйкой. Раньше эти краны били фонтанами, будто киты. Надо спросить Фелицию, сохранились ли инструменты.
— Ты знаешь, что такое спиритические доски? — спрашивает Фелиция. Она наливает мне еще бокал вина, того самого, из бузины, которое мы пили в прошлый раз.
— Что-то слышал.
— Мне противно даже думать о них!
— Вреда от них никакого. Все это чушь.
— Конечно, вреда никакого, — говорит Фелиция. На некоторое время замолкает, потом делает большой глоток вина, которое до этого едва пригубила. — Но я знаю, почему этим занимаются.
Я выжидаю.
— Потому что у людей нет могилы, которую они могли бы навестить. И у них не было тела, которое они бы предали земле. Они только получают телеграмму, как мы о Фредерике. А потом письмо. Мы получили письмо от майора Паттингтона-Ботта — как ты думаешь, это его настоящая фамилия?
— Да, настоящая.
— Отца растрогало это письмо, но когда я снова его перечитала, то подумала, что оно может быть про кого угодно. Сомневаюсь, что он даже знал Фредерика. Поэтому, когда я получила твое письмо…
Мне нечего сказать на это.
— С чего вдруг ты задумалась о спиритических досках?
— Моя бывшая учительница французского спросила, не хочу ли я сходить с ней на спиритический сеанс. У нее погиб племянник. Она ходит на сеансы каждую неделю, но он так и не явился.
— Господи…
— Я знаю. — Фелиция внезапно начинает выглядеть утомленной. Она чуть вздрагивает и потирает руки.
— Мне надо посмотреть котел. Я и пришел для этого.
— Уже поздно. Да мне и не холодно. Плита зажжена, а в малой гостиной есть камин.
В малой гостиной. Ну конечно! Я и позабыл, как они называли эту комнату. В семье Деннисов употребляли слишком много слов, чтобы именовать различные вещи, но я полагаю, что для них эти слова были необходимы и придумывались с определенной целью. Они описывали то, что для Деннисов было настоящим.
— Ей лучше? — спрашивает Фелиция, и я непонимающе смотрю на нее. — Мэри Паско. Как у нее с грудью, лучше?
— Да, — говорю я, не успев подумать, куда заведет меня этот ответ, — по крайней мере, не так плохо, как раньше.
— Она уже не лежит в постели? Может выходить на улицу?
— Нет еще.
— Я должна ее навестить, Дэн. Ей нужна женская забота.
— Моя забота ее вполне устраивает.
— Но есть вещи…
Я отодвигаю стул назад. Наверное, что-то проступает у меня на лице, потому что Фелиция поспешно произносит:
— Уверена, ты хорошо за ней ухаживаешь.
Она думает, будто докучает мне своими вопросами. Что, если бы я сразу сказал ей правду? Я почти жалею, что этого не сделал. Фелиция бы мне поверила. Думаю, она бы поняла, что старуха вполне может умереть, как птичка в клетке, и что правильно было похоронить Мэри Паско в ее собственной земле, а не под камнем среди чужих людей. Это не столь ужасно в сравнении с тем, как люди лежат и гниют. Но уже поздно. Фелиция охотно мне поверит, но будет расспрашивать меня, как это произошло и почему я не сказал ей правду с самого начала.