Я ни разу не ходил в город. Иногда пешком прогуливался до Тремеллана или Сенары. В базарные дни добирался до Саймонстауна, подгадывая к окончанию торговли, когда цены снижались. Кормил кур Мэри Паско, а вскоре заботы о них перешли на меня целиком. Она сказала, что я могу брать себе яйца, поскольку ее желудок их уже не переваривает. Она по-прежнему пила козье молоко, но его с лихвой хватало на нас обоих. Помню, как она делала козий сыр, заворачивала в крапиву и продавала, но теперь это осталось в прошлом. Я все время размышлял, как можно использовать эту землю. Когда-то Мэри Паско славилась своими овощами. На ее огороде рос самый сладкий и самый ранний картофель. Также она выращивала лилии и продавала на церковной площади. Но теперь холм отвоевывал ее землю обратно. Часть живой изгороди исчезла. Ограда вокруг куриного загона была в жалком состоянии. Землю заполонили папоротник, дрок и терновник, а камни плодились в ней, будто кролики. Я начал ее очищать. Конечно, я знал, что меня заметят. Это моя страна. Я знаю, сколько у нее глаз.
Вечером четырнадцатого января я услышал, как Мэри Паско зовет меня пронзительным диким голосом. Я подумал, что она похожа на кулика, поскольку по-прежнему пытался определить, какую же птицу она напоминает. Наклонил голову и вошел в почерневший дом.
Мэри Паско лежала в своем гнезде из лохмотьев. Она взглянула на меня, но глаза ее были совсем белые, как молоко, и ничего не видели. Она попросила воды, я зачерпнул чашку и напоил старуху. Она вся пылала. Я взял ее запястье и нащупал пульс, который оказался быстрым, но легким, будто ниточка. Я видел, как доктор проделывал такое с моей матерью.
— Сходить за доктором? — спросил я, но она помотала головой. Я видел, как она собиралась с силами, чтобы заговорить. Я сказал ей, что починил ограду вокруг куриного загона. На самом деле я обрадовался, что она не послала меня за доктором. Он пришел бы, а за ним увязалось бы еще много народу. Она вся напряглась, чтобы совершить непомерное усилие. Выпила еще воды, откашлялась и произнесла:
— Я хочу лежать здесь, а не под камнем в городе. Ты сделаешь это для меня, Дэниел.
Когда я говорю «сказала», то имею в виду, что она выдавила это из себя между глубокими, хриплыми вздохами, дважды ее прерывал кашель. Я боялся, что она умрет, не договорив. Все ее лицо было в поту.
— Ты останешься здесь после меня, Дэниел, — сказала она.
Я кивнул, а потом вспомнил, что она меня не видит, и сказал: «Останусь». Мне было достаточно, что я услышал это от нее. Потом она уснула, совершенно изможденная. Я остался при ней, опасаясь, что, если я уйду, у нее не хватит сил меня дозваться. Очаг почти потух, и я подбросил дров. Для нее лучше дым, чем холод. На улице потемнело, начинался дождь. Я вспомнил, что оставил возле куриного загона плоскогубцы, но до завтра они никуда не денутся, а я успею их смазать, прежде чем они заржавеют. Она открыла глаза и принялась слепо озираться. Я подумал, что она хочет еще воды, и поднес чашку к ее губам, но она отстранилась.
— Это Дэниел? — спросила она.
Я кивнул, но потом вспомнил, что она не видит меня, и ответил:
— Да, Дэниел.
Мне показалось, будто она искала мое лицо, а потом посмотрела в сторону, позади меня. Я знал, что она ничего не видит.
— Кого это ты с собой привел? — спросила она.
2
Тела погибших следует незамедлительно выносить из окопов для последующего погребения.
Нередки случаи, когда на выбранной линии обороны располагаются прочные здания. Возникает вопрос, следует ли их занимать или сносить.
Я похоронил Мэри Паско на самом краю ее земли, в самой высокой точке. Я знал, что она этого хотела, и не было смысла медлить. Будь жива моя мать, я бы позвал ее, но больше в городе я не знал никого, чтобы можно было пригласить на похороны старушки. Кто имел бы право прийти. Я принялся рыть, ожидая, что наткнусь на гранитный уступ, но слой земли оказался довольно глубоким. Я выкопал вполне пристойную могилу и устлал ее сухим бурым папоротником и ветками с розмаринового куста, росшего возле двери. Завернул Мэри Паско в кусок армейского холста, оставшегося от постройки укрытия. Когда я поднял ее, пахло от нее скверно, будто от дохлой птицы, кишевшей вшами и червяками, которую я нашел у подножия живой изгороди. Но мне было все равно. Я целый день трудился над ее могилой и весь вспотел, несмотря на холод. Окончив погребение и засыпав могилу, я притоптал землю. Прикатил гранитный валун и положил в головах. Я знал, что взрыхленная земля скоро покроется зеленью.
После проливных дождей ручей вздулся. Я наполнил ведро, внес его в сарайчик, где на привязи содержалась коза, и стянул с себя одежду. Я думал, что каждая пора моего тела почернела от грязи, но моя кожа под одеждой оказалась белой. Кисти рук и запястья, шея и лицо были еще загорелые. Я вымылся с хозяйственным мылом, а потом окатывал себя водой из ведра, пока не задрожал от холода. У меня была еще одна смена одежды, и я в нее облачился. И тут до меня дошло, что сегодня я ночую не у себя в укрытии. Сегодня я ночую в доме.