- Баю, баю, бай
Ветер, ветер улетай
И до самого утра
Я останусь ждать тебя…
Мир Неллин в одно мгновение рухнул, осыпались радужными осколками все мечты о прекрасном будущем. Все ее надежды в одночасье превратились в прах. Они оказались похоронены вместе с крохотным бесконечно любимым существом, которое так и не увидело этот мир. Неллин чувствовала внутри пустоту, но все равно отказывалась поверить в это. Он не мог погибнуть! Это ложь! Зачем ее обманывают? Не может быть, что ее малыша больше нет. Как же так? Только не он, ведь она же его так сильно любит! Он же ее радость, ее счастье, ее жизнь, ее надежда.
Неужели она никогда не сможет взять его на руки и спеть ему тихую колыбельную, нежно прижимая к своей груди, где бьется наполненное безграничной любовью к нему ее материнское сердце? Неужели они никогда не пойдут вместе гулять в парк, не посмотрят на голубей, важно расхаживающих по тропинкам и ковыряющихся в траве? Не покормят величественных лебедей и смешных шустрых уток в пруду? Не покатаются на качелях и не поедят вкусное мороженное, делясь друг с другом?
- Мой малыш… мой сыночек… мой любимый мальчик… - бормотала Неллин, неподвижно уставившись в одну точку.
Владимир Александрович осторожно положил руку на ее худенькое плечо. Беспокойство заворочалось в его сердце, он всерьез начал тревожиться о ее душевном состоянии. Неллин обернулась и с робким ожиданием посмотрела на него.
- А мой брат и невестка?
Надежда, которой блеснули ее глаза, резанула тупой болью по его сердцу. Владимир Александрович опустил взгляд и тихо сказал:
- Мне очень жаль, Неллин, но они погибли.
Ресницы Неллин дрогнули, и из ее глаз вновь потекли горькие слезы. Беспросветное отчаяние и безнадежность разом окружили ее, и ей показалось, что ее сердце медленно разрывается на части, превращаясь в бездонную холодную бездну, полную невыносимой всепоглощающей боли. Владимир Александрович говорил ей какие-то успокаивающие слова, но Неллин его не слушала, ей хотелось просто умереть, чтобы не чувствовать этой обжигающей выворачивающей душу боли. Тело стало невероятно тяжелым, и чтобы сделать хоть вздох, приходилось прикладывать неимоверные усилия. Слезы все текли и текли из ничего невидящих глаз, но даже руку поднять, чтобы их вытереть, сил не было.
- Неллин, если я смогу что-нибудь для тебя сделать… - голос Владимира Александровича пробился сквозь гулкую тишину в ее сознание.
- Расскажите, что произошло. – хриплый безжизненный голос с трудом пробился из пересохшего горла.
- Не стоит мучить себя…
- Я хочу знать.
Обреченный шепот, едва различимый, совсем не похожий на прежний голос.
- Я приехал как и обещал где-то через двадцать минут. – тяжело вздохнув, начал вспоминать Владимир Александрович. – Возле твоего дома я успел заметить три машины, которые на бешенной скорости отъезжали от него, и эвакуатор, который забрал твою машину. Она ругалась и материлась, честное слово. Даже уехать пыталась, но ей колеса пробили. – Шеф думал, что Неллин хоть как-то отреагирует на его слова, но даже ресницы Неллин не дрогнули. Она смотрела в стену прямо перед собой. - Я запомнил номер одной из них, но когда отдал его полиции, они проверили и сказали, что такой машины нигде не зарегистрировано.
- Дальше…
Не голос - скрежет сухой ветки по стеклу…
- Я зашел в дом и … - он судорожно вдохнул и затих, и Неллин сама могла догадаться о том, что он там увидел. - Ты едва дышала, но была жива. Я вызвал скорую, и, к счастью, она очень быстро приехала. Оказывается, ее уже кто-то вызвал раньше меня. Они сделали тебе несколько операций, извлекли три пули. Одна попала тебе в левый бок, но прошла на вылет, не задев внутренних органов. Вторая оцарапала висок, а третья, - он замолчал, переводя дыхание, - третья попала прямо в живот.
Неллин болезненно всхлипнула и отвернулась, уткнувшись в подушку. Отчаянный скорбный полузадушенный крик вырвался из ее горла. Владимир Александрович пытался ее успокоить, говорил, что она еще очень молода и у нее еще будут дети. Хотя это было ложью, врачи не давали ей никаких шансов вновь стать матерью, слишком серьезными были последствия ранения. Но сказать ей об этом сейчас у Владимира Александровича не повернулся бы язык. Это был его единственный аргумент в пользу того, что она должна начать жизнь сначала.
Продолжать жить? А зачем, если у нее отняли ее единственный смысл существования – ее сыночка.