Мирослава сделала несколько шагов назад и столкнулась спиной с Райаном. Он поймал ее за локоть.
— Почему это в моей голове? — прошептала она вслух. — Еще никогда я не ощущала себя реальнее, чем сейчас. Пожалуйста, проснись…
Мирослава начала щипать кожу на запястьях до тех пор, пока не появились кровоподтеки, но ребенок никуда не исчезал. Он был настоящим. Кровь была настоящей. Хотелось накинуться на убийцу, закричать, заплакать, но тело перестало слушаться и просто застыло в пространстве. В ушах звенело.
Синеус выдернул из тельца нож и вытер лезвие простыней.
— Уберите здесь все, — строго произнес он и в последний раз взглянул на Мирославу. — С этой делайте что хотите: верните туда, откуда взяли, оставьте себе... но чтобы завтра же Линн была здесь. Мне отвечать перед Рёриком.
Детоубийца вышел в дверь напротив и скрылся в других комнатах. Утред еще раз взглянул на малышку, уже ничем не отличающуюся от разделанной тушки кролика или петуха, что лежали у кухарки на столе, покачал головой и последовал за братом. Мирослава смотрела на окровавленное тельце и задавала себе один и тот же вопрос: «Кто здесь все-таки убийца?»
Райан завернул младенца в чистые ткани, но они тут же снова пропитались кровью и стали алыми. Он что-то сказал Мирославе, вероятно, просил подождать его, и вышел с ребенком наружу. Его не было около получаса. По крайней мере, так показалось Мирославе. Какая-либо связь со временем давно была потеряна, и она не ориентировалась ни в днях, ни в часах. Мира села на лавку, на которой прежде сидел Утред и прятался в тени.
— Я только что видела Райана... Я только что видела этого ребенка... ребенка, которого я убила сама... своими руками... которые это написали...
Она рукавом утерла слезы и вздохнула, чтобы собраться с мыслями.
— Они существуют лишь в твоей голове... Это все нереально… не правда… не правда…
Мирослава соскочила с лавки в поисках того, что можно было бы проверить на вкус и запах. Она металась из стороны в сторону, трогая то один, то другой предмет. На глаза попалась кружка с недопитым элем Синеуса. Она жадно сделала несколько глотков, поморщилась и закашляла. Начались рвотные позывы, но Мирослава сдержалась.
Она вернула кружку на место, сделала еще несколько кругов по жилищу, попыталась открыть двери, но они оказались заперты снаружи на засов. Тогда Мира вернулась к столу и снова посмотрела на кружку.
— Это слишком мерзко на вкус, чтобы быть только сном…
Когда Райан вернулся, Мирослава уже еле стояла на ногах. Он многозначительно посмотрел на нее и снова задал какой-то вопрос на своем языке.
— Райан, — Мирослава подошла к ирландцу и посмотрела в его лицо. На его лбу еще остались капли крови. — Райан. Ты ли это, сын ирландского судьи?..
Она улыбнулась той самой защитной улыбкой, и ее глаза заблестели от слез.
Ирландец отошел к столу, чтобы прибрать на нем следы недавнего убийства.
— Или не Райан ты вовсе? Или я сошла с ума?.. — прошептала она ему в спину и так и осталась стоять посреди комнаты, словно призрак или брошенный ребенок.
Мирослава смотрела, как Райан равнодушно оттирает стол, будто на нем всего лишь готовили мясо к обеду. Ей было непонятно то равнодушие. Наконец, он закончил со столом и повернулся к девушке.
— Откуда ты знаешь мое имя?
Мира ничего не ответила. Только взяла ладони Райана в свои, чтобы посмотреть на его шрамы. Он тут же сжал кулаки и вырвал свои руки из ее.
— Я знаю, как тебе было больно, Райан, — и тогда, наконец, слезы оставили ее глаза. — Прости меня. За то, что я сделала это. С тобой… с Бритой… я… я чудовище…
— Откуда ты знаешь про них? — Райан говорил о шрамах, и его глаза тоже блестели. Только от гнева. — Откуда? Кто ты?..
Она убрала слезы со своих щек.
— Если все это сон, то почему я не понимаю тебя? Как мне проснуться?
Мирослава говорила медленно. Язык заплетался, и она глотала многие слова.
— Как же ты много разговариваешь, — Райан бросил окровавленную тряпку в угол комнаты и почесал лоб.
— Ты чем-то озадачен. Я знаю, — грустно подметила она, голос ее был подавленным. — Ты всегда так делаешь. Я имею в виду, чешешь свой лоб, когда чего-то не понимаешь.
Мирослава снова принялась ходить по комнате и ломать пальцы рук. Она была похожа на обезумевшего человека. Ее глаза были округлены и блестели, как два изумруда. Каждый раз, когда Райан бросал на нее взгляд, ему казалось, что девушка одержима бесами. Ей было тяжело дышать, воздуха не хватало. Мирослава напоминала щенка, которого бросили хозяева на холодном дворе, а он только и грустит о хозяевах, а не о том, что вскоре замерзнет насмерть.
Она вдруг подошла к Райану вплотную, почти касаясь головой его груди, и ощутила его ровное горячее дыхание. Мирослава вдруг сделалась спокойной и умиротворенной.
— Могу я еще раз прикоснуться к тебе? — не дожидаясь ответа, она осторожно коснулась кончиком указательного пальца его груди и тут же отдернула руку. — Ты живой! И впрямь живой…
— Ты что, напилась эля? — трэлл сморщил нос, ощутив ее горький хмельной запах изо рта.
Его дыхание участилось. Грудь начала вздыматься. Можно было услышать, как бьется его большое сильное сердце.
— Ну конечно... — подавленно прошептала Мирослава. — Ты никогда не был с девушкой. Христианская моя ты душа… И не будешь, пока не встретишь Марну… Я всегда любила тебя, Райан. И если бы я знала, какую боль тебе причиняла всеми этими словами… Прости меня, пожалуйста...
— Марна? — повторил Райан с акцентом.
— Марна. Да.
— Марна... У тебя очень красивое имя. На языке норманнов оно значит «из моря»... Откуда у тебя такое имя? Ты не похожа на датчанку… Кто ты?.. Почему девушка с датским именем меня не понимает?
Райан вытащил из-под лавки сундук и принялся что-то искать среди тряпок. В тесной комнатушке, согнувшись в половину, он выглядел нелепо со своим массивным телом и длинными ногами.
— Тебе нужно чистое платье, — он протянул Мирославе кусок серого полотна. — Я вижу, что на тебе рубашка словенов, но ты не одна из них. Ни словенка в словенских одеждах, ни датчанка с датским именем. Из какого же ты племени?
Он вышел наружу, дав Мирославе переодеться. Когда все было готово, ирландец отвел ее в соседнюю комнату, чтобы переждать ночь. Он дал ей лечь на деревянную лавку, устланную соломой и шкурами, а сам устроился на полу.
Ночь казалась бесконечной. В ушах до сих пор звенел крик младенца, мерещился запах крови и железа. Перед глазами так и были ладони Райана, изувеченные шрамами от гвоздей. И если она взаправду видела то, что сама когда-то написала, то убийство младенца на ее глазах… было лишь наименьшим кошмаром, который ее ждал впереди.
Наконец, она уснула. Противилась этому, но все же уставшее тело взяло то, что ему было нужно. И тогда сон и реальность снова поменялись местами. Мирослава видела мужа, она видела его в их туристическом домике. Он сидел на кровати и читал ее книгу. Отчего-то она была уже напечатана, и Мира слышала завораживающий шелест бумаги. Однако теперь муж волновал ее больше, чем сама книга. Писательница даже не взглянула на обложку.
— Мне приснился очень плохой сон… очень плохой, — шептала она мужу, сев в его ноги. — Я так рада, что снова вижу тебя.
Мира взяла книгу из рук мужа и отложила ее, погладила его пальцы. По ее щеке скатилась слеза.
— Что тебе приснилось, Мира?
— Я оказалась в своей книге.
— Разве ты этому не рада? Разве об этом не мечтает каждая писательница?
— До тех пор, пока кровь не становится лишь словом. До тех пор, пока их собственные руки не запачканы этой кровью. Я больше не хочу писать, Саша.
Мирослава поцеловала руку своего мужа и положила голову на его колени. Он гладил ее волосы.