— Вы — Маити Гиртаннер?
— Да, а вы?
— Выходите! Мы пришли, чтоб вас освободить.
Человек говорил со швейцарским акцентом, обрадовавшим меня до глубины души. Он начал подниматься по лесенке, но я не могла следовать за ним. Несмотря на все мои усилия, я не могла подняться, тем более идти. Они вернулись вдвоем и с трудом вывели, точнее, выволокли меня, держа под руки, наружу. У дверей стояла машина с распахнутыми дверцами и работающим мотором.
— А другие? — спросила я.
— Какие другие?
Я объяснила, что нас тут было много, что я не знаю точного числа оставшихся сейчас заключенных, так как последнее время мы не видели друг друга. Я думала, что нас должно было оставаться человек пять-шесть, когда вспомнила необъяснимые исчезновения примерно десяти сотоварищей по Сопротивлению, бывших со мной в первые недели. Надо было спешить. Освободители смогли сковать немцев, живших в доме, но могла прибыть смена, немцы могли кого-то оповестить, поднять тревогу. Несколько человек вернулись на виллу, обежали несколько комнат и вернулись всего с двумя заключенными, плачевное состояние которых трудно описать. Должна сказать, что эти люди недолго вкушали радости обретенной свободы, смерть вскоре одержала верх, и, несомненно, в течение нескольких дней и я пришла бы к такому же концу. Меня спасли буквально в последнюю минуту. Час мой еще не пришел. Позднее я узнала, что один из двух спасенных вскоре покончил с собой. Каково же было его отчаяние, если он дошел до этой крайности! Как только всех внесли в машину, она тронулась. Андай был по-прежнему погружен во тьму. По дороге рассвело, солнце взошло как обещание нового дня, как провозвестие нового рождения. Не знаю, сколько длился путь. Я сразу же в изнеможении заснула. Меня привезли в Париж и там все объяснили.
Швейцарский Красный Крест был предупрежден о моем исчезновении. С начала 1943 года я регулярно, каждую неделю посылала весточку на адрес моего брата Мишеля, а он пересылал письмо в швейцарское посольство. Всю войну мы сохраняли связь с посольством, и оттуда, не зная точно, чем мы занимаемся, за нами приглядывали.
Случалось, что письмо-другое за неделю не добиралось до получателя, но оставшись в течение нескольких недель подряд без известий, брат начал беспокоиться и забил тревогу. Начались поиски, прежде всего на юге Франции. Мне объяснили, что в южной части Луары сконцентрировали наибольшее количество пленных. Ячейки Сопротивления связались с Красным Крестом, располагавшим обширной информацией.
Сопоставление разных фактов привело их в Андай, привело ко мне, к тому, чтобы положить конец кошмару, разрушившему мое тело, но, я надеюсь, укрепившему мой дух и мою душу.
После событий 1943–1944 гг. я живу в постоянных, ежедневных страданиях. Очень быстро я поняла, что ограниченность моих физических возможностей не носит временного характера. Мои страдания были не этапом, а состоянием. По правде говоря, это было очень трудно признать. Мы всегда живем в надежде на временный характер раны, в ожидании, что все снова станет как было, что нить событий снова свяжется, но в моем случае все было иначе. У меня были разрушены нервные центры, которые нельзя восстановить. Речь шла не о том, чтобы восстановить разрушенное, как восстанавливают кирпич за кирпичиком обрушившийся дом. Надо было строить новое, на фундаменте, которого я не выбирала. Это был пугающий вызов. Прежде всего потому, что речь шла об одном и том же человеке. Это была я, мой ум, мои мысли, мои чувства. Но преемственность, непрерывность, которую я ощущала головой и сердцем, должна была справляться с нестабильностью моего физического состояния. Внутреннее разделение, разлад был невыносимым, болезненным. Кроме того, я с детства привыкла сама управлять своей жизнью, направлять ее в соответствии с собственным выбором.
Совершенствование в игре на фортепиано было своего рода аскезой, но я сама этого хотела. Поставить себя на службу другим людям во время войны — в этом был известный риск, но я пошла на него сознательно. Прежде повсюду — в школе, в семье, с друзьями, в Сопротивлении — я была «лидером». А теперь я больше не была хозяйкой своего тела. Я больше не могла делать, что хочу. Прежде я была хозяйкой жизни, теперь я должна была научиться полному доверию… Приходилось, как призывает нас апостол Павел, обретать гордость не в силе, а в немощи. Это очень просто написать на бумаге — это очень сложно принять в действительности.