Эпилог
Исцеляет только прощение
Жало в моей плоти было не таким, как я думала. Через сорок лет после войны страдание было по-прежнему моим уделом, каждый день и каждую ночь напоминая мне об ограниченности моих возможностей, но дело было не в этом.
Я перестроила свою жизнь. Я хотела через преподавание, через разные виды обязательств, принятых с течением лет, поставить на службу людям оставшиеся у меня способности. Я заново нашла возможность быть счастливой и, надеюсь, давать счастье. Во мне всегда была некая радость, которая, в отсутствие беззаботности, не утратила подлинности. Я всегда была полна жизни, всегда готова свидетельствовать о ее величии и красоте, но во мне всегда оставалось жало, о котором говорит апостол Павел. Оно мешало мне поверить, что я полностью покончила с моим прошлым.
Существовал человек, о котором я постоянно думала. Лео, чей взгляд и голос навсегда врезались в мою память и за которого я ощущала ответственность. Да, ответственность. Я ничего не была ему должна, если не считать плачевного физического состояния, но меня мучила мысль, что этот человек может умереть, запертый в зле, инструментом и соучастником которого он стал. Я хранила веру всю свою жизнь. Вернее, вера меня хранила, оберегала от отчаяния, но он, с ним что сталось? Что он сделал со своей жизнью? Как он судил свои прошлые действия? Я видела только два возможных решения: или он не раскаялся в содеянном зле и рисковал умереть в ослеплении, или в какой-то момент все осознал, и тогда он мог захлебнуться в угрызениях совести.
Мне думалось, что Лео нужно слово извне, чтобы отойти от зла и освободиться. Я имела безумие думать, что на мне лежит особая ответственность, на мне, прошедшей через его смертоносные руки.
Понятно, что с того февральского утра 1944 года я не имела о Лео никаких известий и не стремилась узнать. Читая рассказы о войне, я спрашивала себя иногда, не возникнет ли где случайно его имя, но без особой уверенности. Я постоянно поминала его в молитвах. Я верю в общение святых и была убеждена, что неведомо как для меня Господь найдет средство воздействовать на него. Я желала его спасения так же, как желала победить зло в себе, за которое сама несла ответственность, ибо нет добрых и злых, нет жертв и палачей, святых и грешников. Есть люди, они все отмечены грехом и все могут спастись, если позволят Христу действовать в них или, по крайней мере, имеют такое стремление. С нашей, человеческой точки зрения мы строим иерархию среди людей, лестницу суждений. В глазах Бога никто не значит особенно много, или, вернее, все мы имеем бесконечную ценность в Его глазах. Отсюда наша цена: мы не стоим того, чего стоят наши заслуги, мы стоим столько, сколько любви вложил в нас Бог, в Лео, как и в меня.
Начиная с 1944 года, я постоянно испытывала огромное сострадание. Почти через полвека, готовясь к документальной съемке, я перечитала, вместе с иезуитом Мишелем Фарином Евангелие от Марка.
Повторяя слова Иисуса об Иуде, после того как тот предал Его: «Лучше бы этому человеку не родиться»[25], — я поняла, что речь здесь не о проклятии, а о сострадании. Он печалился о том, куда может зайти один из тех, кого Он избрал апостолами. Это то, что я чувствовала по отношению к Лео: печаль при виде грязи, в которую может зайти жизнь, сбившаяся с пути. Сострадание перешло в желание простить. Безумное, почти навязчивое желание, тем более безумное, что я считала невозможным его конкретизировать. Через много лет, когда это желание стало почти привычным и обыденным, я спросила себя: «Действительно ли я простила? Поистине ли?» Лео был далеко, шансов встретить его практически не было, поэтому чего стоило утверждение, что я его простила? Что от себя я в это вложила? В конце концов, немного. Вот почему встреча весной 1984 года, о которой я рассказала в начале книги, меня потрясла. При этом невероятном событии Господь поймал меня на слове. Поскольку мои пальцы больше не могли бегать по клавишам, я поняла, что прощение — это партитура, разыгрываемая в четыре руки с Господом. Без Него, без постоянного ощущения Его присутствия рядом я не вынесла бы потрясения от этой встречи через сорок лет. Но Он, Всемогущий, избрал ограниченные существа, бедных грешников, чтобы соединиться с людьми. И сегодня я ощущаю это все так же живо, и это дает мне мир и радость. Через двадцать лет после того, как я дала прощение Лео, жизнь моя близится к концу, меня покидают последние силы, но неповторимая благодать по-прежнему озаряет меня. Пусть этот свет отныне передается от сердца к сердцу. Мне же, в которой обитает вера в Того, Кто меня создал, всегда вел и сегодня ожидает у Себя, остается только прошептать молитву старца Симеона, встретившего младенца Иисуса в Иерусалимском Храме: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал перед лицом всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израиля» (Лк 2:29–31).