— Псих, — сказала Виолетта.
«Ну и ночка, — подумала она устало. — Просто парад приколов…»
— Может быть, я псих, — согласился Леня с неожиданной покорностью. — Говорят, любовь вообще род психического заболевания.
— Вид, — поправила Виолетта. — Сидя по сегодняшней ночи, именно так все и обстоит. Только ты уже перегнул палку.
— Ты не веришь, что в твою сестру можно влюбиться?
— Отчего же? И в статуи, говорят, влюблялись, — рассмеялась Виолетта. — Но на них не женятся.
— Люба не статуя, — возразил Леня. — Она человек.
— Она растение, — сказала Виолетта. — Ее надо кормить с ложечки, как лиги. Надо мыть ее в ванне. Ты хочешь сказать, что все свои тридцать пять лет ты мечтал именно о такой женщине?
— Выходит, так, — кивнул он.
— Ну, так обратись в какую-нибудь психиатрическую клинику. Найдешь там много таких же растении, как наша Любка.
Она и сама не понимала, почему так горячо возражает ему. Ведь она так не считала! Более того, если бы Виолетту спросили, кто больше всех заслуживает любви, она не задумываясь назвала бы свою Любку. Но сейчас, когда перед ней стоял человек, убежденный, что без Любки не сможет прожить и дня, в душе поднялась целая буря протеста.
— Пойдем выпьем чаю, — сказала она, чтобы успокоиться хоть немного и подумать.
Подумать уже спокойно, неторопливо, убрав ненужные эмоции.
— Пойдем, — согласился он.
На минуту она заглянула к Любке — та сидела как всегда, разглядывая что-то вдали, видное только ей одной. На минуту Виолетта обернулась и увидела, как смотрит на Любку Леня. Она вдруг ему поверила — наверное, именно из-за его взгляда. Грустного, нежного и понимающего… «Похоже, что он тоже видит что-то в пустоте», — удивилась она.
А лотом Любка улыбнулась — или ей так показалось, — как улыбалась она только Фрине. Но на сей раз улыбка адресовалась именно Лене, и сердце защемило немного ревностью: ну почему ей-то никто и никогда так вот не улыбнется?
Ладно, родственничек, — проворчала она, — пойдем. А то мой организм без подкрепления придет в полное изнеможение от всех этих событий.
И что за ночь выдалась!
В баре было, как всегда, душно, музыка надрывалась так, что у Алены заболели уши. Она сидела, разглядывая янтарную жидкость в бокале, и молча курила, мрачно провожая взглядом струйки дыма.
Дыни не было. Этот факт Алена сначала не заметила, погруженная в собственные проблемы и мысли, но потом от этих самых мыслей ей стало так муторно, что она почувствовала необходимость в Дыне — чтобы хоть с кем-то поговорить, уйти прочь отсюда, куда угодно. В конце концов, именно Дыня мог оказаться для нее сейчас лучшим другом, черт бы его побрал…
Лучший друг… Она мрачно усмехнулась. Раньше у нее лучшим другом была Аська. Аська…
Она ощутила боль, такую боль, что невозможно стало дышать. Достав мобильник, набрала Аськин номер.
«Больше всего на свете, — подумала она, слушая длинные гудки, — я не хочу терять Аську. Я не хочу…»
Она почти забыла о мести или твердо решила, что мести заслуживает только Митя — Митя, посмевший разрушить ее, Аленин, мир.
Наконец она услышала в трубке Асин голос:
— Алло, я вас слушаю…
Она нажала «отбой» — нет, нет, нет… Аська тоже виновата. В конце концов, неизвестно же, как она отнесется к Алене сейчас?
«Они там с Митей», — напомнила себе Алена, и от этой мысли стало снова больно.
«Сейчас я взорвусь от бешенства», — подумала она, хотя на самом деле она взрывалась совсем от другого. От слез…
Ее сражение с болью внутри кончалось не в ее пользу. Она снова набрала Аськин номер — чисто машинально — и услышала снова ее голос, уже приготовившись сказать, что никогда не согласится потерять ее, Аську, но в это время дверь бара открылась, впуская Дыню.
И Алена снова дала «отбой».
Митя прошел квартал, пытаясь поймать такси, чтобы добраться до гостиницы. Две свободные машины проехали мимо, не обратив на него никакого внимания. Третье такси остановилось, но Митю опередил какой-то полноватый, несколько нетрезвый джентльмен, нахально оттолкнув его. Митя выругался ему вслед, удивившись собственной реакции, развернулся и пошел пешком.
Ночь выдалась приятной, мягкой, но Митя был охвачен болью и яростью, ему хотелось разбивать витрины, срывать рекламные вывески — «Мальборо», он поморщился, словно от зубной боли, — тоже мне, магазин «Мальборо»! Он вдруг представил себе, как врывается в этот магазин и крушит все, что подвернется ему под руки. От этого, как ни странно, стало немного легче дышать — выпущенная на волю ярость мгновенно улетучилась. Да и свежий воздух постепенно остудил его разгоряченную голову, и по дороге к набережной он начал совершенно успокаиваться.