Ксюня успокоилась теперь совершенно, в глазах появился озорной огонек.
Ася посмотрела ей вслед и снова подумала, какая у нее тяжелая работа — ведь дети, которых ей доверили, несут на своих хрупких плечах ужасное прошлое. Сироты. Бывшие попрошайки, которых посылали на промысел, а потом отбирали все и били… Жертвы педофилов.
Да, Асе было трудно. Но если бы она сама не пережила грязь и унижение, разве она смогла бы сейчас так хорошо понимать этих детей с искалеченными судьбами?
Она оказалась здесь волею судьбы, волей Бога. Все происшедшее с ней тогда, много лет назад, теперь Аська воспринимала со спокойным смирением — иначе можно было сойти с ума, покончить с собой… Разве не этого от нее и добивались?
Она и сейчас помнила, как ей было больно, когда врачи сказали, что своих детей у нее никогда не будет. Ах, как ей тогда хотелось растерзать виновников, как же ей хотелось уничтожить их и смотреть, как они корчатся в крови за то, что сделали с ее хрупкой жизнью!
Она помнила их свидание с Дыней — последнее, самое последнее… Его усмешку, как будто только он один имел право жить, а остальные, включая саму Аську, были обязаны стать жертвами его похоти…
Зачем она тогда согласилась пойти с ними? Чтобы вернуться? Но ведь так и не получилось — вернуться к самой себе. Его смерть была ужасной — и Аська до сих пор испытывала к нему жалость. Может быть, он мог стать другим.
Отец Алексей запретил ей возвращаться к тому дню, но разве возможно это? Аська всегда туда возвращалась, снова и снова переживая случившееся с ней так остро, как если бы это было вчера.
Вот и теперь эти воспоминания коснулись ее, острой болью отозвались в сердце.
«У меня никогда не будет своих детей».
Эти слова тогда стучали молотом по ее мозгу — разгоряченному, как наковальня. Она теперь не может остаться с Митей. Она вообще должна исчезнуть. Она ведь не позволит себе испортить кому-то жизнь так же, как испортили жизнь ей…
Она чувствовала тогда, как становится мрачной и злой, и тогда случилось чудо. Аська не хотела быть такой. Она бы смирилась со всем, только не с этим… «Я стала монстром, — сказала она себе одним солнечным утром. — Я причиняю боль самым дорогим людям, как будто именно они виноваты в происшедшем со мной. Но ведь виновата прежде всего я сама…»
Она вдруг почти ясно увидела, что стоит на краю пропасти. Вокруг нее отвратительные серые тени. Теней этих много, и все они чем-то похожи на Горца и на Дыню, такие же безликие твари, исполненные зла. Аська вдруг ощутила страх, что они утащат ее в эту пропасть, и тогда ей будет не выбраться, никогда уже не выбраться… Она ведь не сможет увидеть свое облако, и вообще ее, Аськи, тогда не будет, она станет серой тенью с отвратительным запахом ненависти.
— Господи, — прошептала она. — Господи, помилуй мя, грешную…
Она говорила эту молитву долго, повторяя, как индийскую мантру, пока не сорвалась на отчаянный крик:
— Господи, да помоги же мне! Ты видишь, я на самом краю пропасти! Никто, кроме Тебя, не сможет мне помочь! Они столкнут меня!
И настала тишина. Аська навсегда запомнила то ощущение свободы и легкости, которое появилось почти мгновенно. Именно с того дня Аська и начала молиться. Каждый день. И все больше и больше уходила к Богу.
Однажды она пришла в этот приют — хотела усыновить девочку, да вышло так, что усыновила она сразу много девочек… Не смогла выбрать одну. Аське это показалось нечестным, все они нуждались в ее, Аськиной, любви. И сами дарили ей свою любовь, делая Аську счастливой.
Счастливой. Аська вернулась из своего прошлого. И улыбнулась.
Да, она счастлива…
И все-таки, оставшись сейчас одна, она снова испытала грусть.
Иногда ей так хотелось снова увидеть Митю!
Знать бы только, где его можно найти…
Впрочем, как говорил ей не раз батюшка, если Господу будет угодно, они непременно встретятся.
И иногда Ася садилась у окна и смотрела на небо, и если там появлялось большое облако, она замирала сначала по-детски, а потом шептала заветные слова просьбы.
Чтобы Ему это стало угодно. Хотя бы на несколько мгновений…
— «И если боль твоя стихает, значит, будет новая беда», — подпела Виолетта Никольскому и грустно усмехнулась.
Если бы она тогда слушала Леню и не слушала Фраймана! Сейчас Виолетте не было бы так противно. Она ведь так и осталась чужой в этой попсовой тусовке. Она никогда не станет там своей!