Но потом он смирялся, пытался найти забвение в других женщинах, ведь он не был монахом, и возвращался снова и снова. Как моряк из плавания — к Аське, пусть воображаемой, сотканной из хрупких воспоминаний, становящихся все зыбче, все нереальнее, все печальнее.
Только Катя из-за своего сходства с Аськой не могла рассчитывать на его внимание. Он никогда не причинит ей боль… Потому что однажды уже причинил, или ему просто так казалось?
«Если бы я был решительнее тогда…»
— Митя, хочешь, я сварю тебе кофе?
Катя стояла перед ним — робкая, маленькая — и смотрела прямо в глаза так настойчиво, будто пыталась отыскать в его глазах хотя бы крупинку любви.
— Спасибо, не надо… Я уже пил кофе.
Он сказал эти слова и тут же пожалел о них. Ведь девочке так хотелось хотя бы в чем-то малом оказаться ему нужной!
Да и тон, которым эта фраза была сказана, показался Мите слишком отчужденным, слишком резким…
— Петрович все равно беседует с каким-то папиком, — сказала Катюха. — А ребятам пиво поставил, чтобы задобрить… Ты же не пьешь.
— А зачем кого-то задабривать? — удивился Митя. — И что там за папик?
— Мить, я так поняла, этот папик хочет хорошую бригаду подрядить… Надо ехать в Тмутаракань куда-то… Я даже не поняла куда, но, когда я им носила туда чай, они вроде о каком-то храме говорили. А ребята ехать не хотят, говорят, пусть там и ищет… Только этот папик странный, хочет, чтобы ехали именно мы. Псих, да? Так сварить тебе кофе?
В ее голосе было столько мольбы, точно от этого ее кофе зависела вся ее грядущая жизнь.
— Свари, — рассмеялся Митя. — Тем более что Петрович с этим папиком, похоже, до вечера собираются тусоваться…
Наверное, они бы досидели на этой лавке до самого вечера, забыв о времени.
— Странно все-таки, — рассмеялась Виолетта. — Я плачусь тебе в жилетку, а ты мне… И ведь только идиот мог бы назвать нас с тобой близкими подругами…
— Иногда близкие враги куда дороже друг другу, — заметила Алена. — Но я тогда и в самом деле была виновата лишь косвенно… Я ведь ей позвонила потому, что не могла дозвониться до Митьки. Откуда я могла знать, что приедет именно Аська?
— Значит, ты ее не знала совсем. Давай не будем сегодня о том инциденте вспоминать? А то я снова тебя возненавижу…
— Не надо, — попросила Алена. — Я ведь сама себя ненавижу. И всю жизнь только и делала, что ненавидела себя. Просто мне казалось, что все наоборот. Как у твоего Карло Гонсало — «кто собою любуется часто, доходит до отвращения к самому себе, ибо что может быть назойливее, чем постоянно видимое лицо?».
— Да ведь не было никакого Карло Гонсало, — усмехнулась Виолетта. — Не было… Жаль, но все это плод воображения. Ты была тогда права. А ведь как он был нам важен! Наше собственное открытие, наш личный, придворный поэт! И так здорово выражал наши собственные мысли… А оказалось, что была только Любка. Не делала она никаких переводов. Сама писала эти стихи.
Она замолчала, отчаянно ругая себя за это признание, и была готова сейчас откусить себе язык. Ну кто ее за него тянул? Сейчас Алена начнет издеваться над ней…
— Значит, твоя Любка была гениальной, — сказала Алена.
Виолетта не поверила своим ушам. Страшно ведь обнаружить, что человек, которого ты так ненавидел всю жизнь, оказался нормальным.
Алена говорила совершенно серьезно, без издевки.
— Если бы не этот Карло, — задумчиво сказала она, — мы бы стали другими. Даже мы с тобой… Он ведь нас сделал. Я, например, имела все шансы стать законченной стервой, но всегда останавливалась на грани безумия… Знаешь почему?
— Нет…
— Я все время вспоминала его строчки: «Скатиться вниз, по лестнице зла — или подняться ввысь… Казалось бы, нет разницы особой… Но радостно, что смог ты побороть себя, когда ты сам в себе убил дракона. И вот уже на месте дрожащей твари — храбрый рыцарь, Божие дитя…» Она теперь пишет?
— Нет. Теперь она слишком счастлива, чтобы писать, — вздохнула Виолетта. — Она почти полностью вылечилась там, в Америке. И Леня… Я ведь ей иногда завидую. Меня так никто не любил. Любую. Больную, здоровую, грешную или ангела…
— Это потому, что ты всем кажешься сильной. А мужчине надо, чтобы рядом был слабый ребенок…
— Да обломятся, — фыркнула Виолетта. — Перетоптаться придется. Не получат они слабенькую Виолетточку…
Они рассмеялись.
Хохотали они долго, без удержу и даже сразу не заметили забавного человека, идущего по аллее. Человек был немного пьян и задумчив, но, заметив хохочущих девиц, сам улыбнулся, остановился на месте, а потом в его глазах появилось удивление. Удивление, впрочем, продолжалось недолго, сменившись сначала восторгом, а потом — отчаянной решимостью.