— Что это? — скривился он.
— Это — пчелы, они живут в этих домиках и делают мед. Вы знаете, что такое мед?
Что такое мед Ян, конечно, знал, мед подавался на завтраке в центре Ч. Но он думал, что этот деликатес делают на пищевых фабриках.
— Мед? Это они делают его, эти мухи?
— Это не мухи — рассмеялся Черчиль, — Браун вам все расскажет, что к чему. Он всерьез этим увлекся и берет у меня уроки пчеловодства. Правда, Браун?
Они вернулись за стол.
— Я вот никак не пойму, — заметил Ньютон Черчилю, — почему ты не заведешь себе больше ульев. Тут же в долине столько медоносов!
— А вот ты сам и займись! — ответила ему Инга. — А мы с Уинстоном тебе поможем. Не вечно же тебе этой дистанцией командовать. Уже всем понятно, что дело к концу идет, и нацисты долго не протянут. Чем будешь заниматься, когда всё закончится, и твоя работа станет ненужной, не думал еще?
— Это дело очень выгодное, — сказал Черчиль, — у меня руки все равно до него не дойдут, а больно видеть, как потенциал пропадает. Тут по склону — все времена года сразу, никогда такого не бывает, чтобы где-то что-то не цвело. Всего и делов-то, что поставить ульи на передвижные платформы и возить туда-сюда по склону, вслед за цветением. Раз в три недели потратил один день, чтобы ульи перевести — и отдыхай. Спрос на здешний мед огромный. Даже из Рио-Де-Жанейро заказывают, на год вперед весь сбор продан.
— А почему бы нет! — мечтательно улыбнулся Ньютон, — семью заведу, детишек. И мои Безмятежные острова будут здесь!
— Прямо сейчас! — улыбнулся Черчиль, — он дотянулся до жестяного ящика, висящего на столбе, повернул какую-то рукоятку и над поляной потекли звуки красивой музыки.
Корчак стал недоуменно оглядыватся.
— Смотри, смотри, Черчиль, — он оркестр ищет, музыкантов, — засмеялся Ньютон, — я тоже поначалу так оглядывался.
— Я действительно не понимаю, как это? — недоуменно сказал Корчак. — Это же ведь не громкоговоритель играет? Я же слышу, что музыка — настоящая, что это оркестр! Вон оттуда — он показал на кусты — труба звучит, а со стороны ульев — пианино. Это же ведь не громкоговорители? Они так по-настоящему не могут играть.
— Это называется «стереосистема», — гордо сказал Черчиль, — это я сам сделал, по старым архивным чертежам. Полная иллюзия присутствия живых музыкантов. Три месяца делал.
— Это первую за три месяца, — засмеялась Инга, — а сейчас он их по десять штук в месяц клепает, — и заказов на полгода вперед собрал, со всех континентов. Я сначала ворчала, что он все вечера с этим сидит, а потом как выяснилось, сколько бонусов ценители готовы за такую систему заплатить, так сама его теперь подгоняю. Уже и не знаю, что выгоднее, фрукты выращивать или стереосистемы делать.
— Знаешь-знаешь, — хитро сощурился Черчиль, — это она, Ян, не спроста такой разговор завела, это она на комплимент нарывается. Вы думаете это я в нашей семье бонусы зарабатываю? А вот нет — она наш главный кормилец, Инга! Вот смотрите!
Он переключил что-то на своем пульте и вместо инструментальной музыки зазвенел человеческий голос. Незатейливая, но пронзительная мелодия потекла над поляной и ей вторил высокий и красивый мужской голос, поющий песню на незнакомом языке.
Корчак ощутил, как у него по спине побежали мурашки.
— Я уже слышал эти старые песни, — сказал он задумчиво, — я запомнил одну из них, там было о сердцах людей, которые требуют перемен.
Перемен требуют наши сердца,
Перемен требуют наши глаза,
Вдруг тихо напела Инга очень приятным мелодичным голосом.
— Да-да, это она! — Сказал Корчак, — вы знаете её?
— Да, знаю, это песня одного древнего поэта, а та песня, которую мы сейчас слышали, она, по сути о том же самом, о необходимости изменить мир к лучшему и написана она была тогда же…
— Но ведь эта — песня, она же на английском языке? — удивился Корчак, — откуда вы знаете о чем она?
Теперь уже пришла очередь удивляться Инге:
— Вы знаете английский, Ян? Вы поняли слова этой песни?
— Увы, я понял только первую строчку, да и то, потому что она из очень простых слов. «May be I, may be you», «может быть я, а может быть ты» — вот и все, что я понял. В мире есть достаточно много людей, которые понимают английский, но нет никого, кто понимал бы его на слух. Мы ведь даже не знаем, по сути, как эти слова звучали когда английский был живым языком, мы знаем только как они пишутся, и не более того, — грустно вздохнул Корчак.