До сего дня я с трудом понимаю, как мне удалось остаться в живых в ту пору когда я еще был прикован к моему ящику из–под фруктов. Потому что, назови я себя забитым ребенком, это было бы не просто близко к истине. Это была бы сама истинная правда/Да, да! Я был чертовски забитым ребенком.
IV
В начале 1940 года руководство Сахарного треста долины Укулоре и предводители общины укулитов провели в ратуше совещание.
Представители плантационных рабочих и их семей направили прошение, в котором, среди всего прочего, говорилось о необходимости построить унитарианский молитвенный дом в целях духовного оформления тех жителей долины, которые не придерживаются укулитской веры. В прошении особо подчеркивалось, что из–за отсутствия молитвенного дома восемьдесят процентов населения (составлявшего на тот момент 2100 душ) лишены церковного утешения. Следовательно, в интересах «равенства» и «развития отношений», а также в качестве «жеста полного взаимопонимания» между двумя общинами высоким договаривающимся сторонам следует незамедлительно дать прошению ход. Несмотря на то, что просители заранее предвидели результат, после завершения встречи они не могли не порадоваться своей полной победе.
Сардус Свифт, прекрасно понимавший, что ему некуда деваться, согласился с просьбой рабочих. Проявляя великодушие, ничуть не умаленное безвыходностью положения, он сказал в ответной речи: «Действуя в соответствии с убеждением, что дух благодати проявляет себя в благоденствии, я в качестве главы колонии укулитов и представителя землевладельцев беру на себя обязательство выделить для строительства подходящий участок и лично понести все связанные с постройкой расходы».
Сахарный трест (сокращенно СТДУ), со своей стороны, взял на себя ответственность за выбор подрядчика, уведомив присутствующих, что его представители уже провели переговоры с рядом строительных компаний в Варгустоне. Трест фактически предписал укулитам, известным мастерам сберегая медяк, терять золотой, исходить из расценок одной фирмы, к тому времени уже печально прославившейся на весь Варгустон, влипшей в несколько судебных разбирательств и пару раз основательно пропесоченной прессой. Фирма эта как раз незадолго до описываемого совещания была вынуждена сменить свой рекламный слоган: если раньше в нем говорилось о «творческом подходе к архитектуре», то теперь уже только о «малобюджетном строительстве».
В конце 1937–го на небольшой возвышенности площадью в четыре акра (по иронии судьбы она была известна под названием Вершин Славы) строители из Варгуса с кучкой рабочих заложили фундамент здания, которое, по их словам, обещало стать дерзновенным прорывом в области упорядочения богопочитания.
Но дерзновенного прорыва не вышло, ибо провидение не позволяет исполняться легкомысленным пророчествам.
Церковь на Вершинах Славы так и не была достроена. Близились тяжелые времена.
Сардус Свифт вышел из ратуши усталый и молчаливый, исполненный чувства вины и отвращения к собственной персоне. Он понимал ясно, как на войне, что отдал свое царство в руки захватчиков. И хотя укулиты выслушали его отчет безропотно и никто из них не осудил вождя, Сардус знал, что предал своего Бога, своего Пророка и свой народ. Только полное покаяние могло бы избавить его от стыда за то, что, подчинившись минутной и непростительной слабости, он сдал без боя Землю Обетованную первым же идолопоклонникам, которые восхотели завладеть ею.
Брат Уилом, гимнописец и первопоселенец, которому было лет сто, не меньше, сказал Сардусу с мягким упреком в голосе: — Да простит нас Бог! Мы отдали Новый Сион в руки идолопоклонников и язычников. Они срежут Царство с лица земли, словно тук с бедер тельца, и разделят его между собой. И когда Царство Божие на земле постигнет разделение, расцветет лоза гнева Господня. Все наши молитвы пойдут прахом, Сардус…
Промолвив эти слова, старец взял Библию в руки, лег в постель и уже не вставал до самой смерти.
V
Было мне тогда лет семь. Помню, я сидел на крыльце и смотрел на поля сахарного тростника. Там, где их пересекала Мэйн–роуд, постоянно клубилась красная пыль — это шли грузовики, перевозившие стройматериалы из Варгустона. И я сидел, и смотрел, и слушал, как со скрежетом переключается коробка передач перед подъемом, а потом еще раз — на спуске. Эту дорогу, которая ведет на восток от Мэйн, они прозвали Дорогой Славы. А если повернуть на том же перекрестке в другую сторону, то попадешь на заброшенный проселок, идущий на запад вдоль северо–западной кромки плантаций. Он проходит в сотне ярдов от крыльца нашей лачуги. Забавно было бы узнать, какое имя они дадут этому проселку теперь, после того, как я его прославил?
Я смотрел на грузовики, которые ползли вверх по склону, пока не добрались до вершины того, что теперь зовут Вершинами Славы. А мой холм? Как они назовут мой холм?
Это не местные грузовики, точно. Везут доски из большого города. Поди, из самого Варгустона. И рабочих везут, и планировщиков, всех оттуда везут. Я–то знаю.
Вот примерно, что я думал, сидя на крыльце летом 1940–го.
VI
Несколько слов по поводу предков Юкрида. Эзра, отец его, родился в 1890–м на лесистых холмах Черной Мортоновой грады. Эта печально известная местность изобилует оврагами и кручами и до сих пор толком не нанесена на карту. Дно долины в этих краях густо усеяно валунами. Русла высохших рек разрезают склоны холмов, у их подножья растет густой кустарник, мрачно и пугающе топорщась между высоких сосен и змеящихся корней.
Коварная петляющая тропа ведет к восточному склону гряды. На рубеже веков этот окольный путь и заработал свою дурную славу: тогда на нем пропало без видимых причин двадцать с лишним путников, спешивших на восток, где процветание поджидает отважных.
Пропавших стали искать на Черной граде (Мортоновой–то она стала официально называться с 1902–го) и набрели на Тода Мортона, которого тут же и прикончили.
А Черным Мортоном его прозвали потом газетные писаки. Этого слабоумного бородавчатого верзилу изгнали из клана его же собственные родичи. Случилось это после того, как нашли они в хлеву свою свинку — мертвую, всю облепленную мухами и покрытую отметинами человечьих челюстей. Вскоре подвернулся им Тод, весь вымазанный в свином дерьме и держащий во рту обглоданную лапку.
Ну и прогнали его из Мортонова дола. И стал этот убогий Голиаф, отвергнутый кровной родней, скитаться по ущельям и откосам в отдаленной части грады, одинодинешенек, если не считать роя бесов, копошившихся и зудевших в извилинах его испорченных, больных и нечистых мозгов.
Скрючившись в три погибели, в засаде на петляющей восточной тропе сидел Тод и хватал приглянувшихся ему путников, чтобы утолить их плотью свой адский голод.
А застигли его в маленькой пещерке в камнях под тропой. Он сидел в чем мать родила, если не считать невероятных размеров бахил на ногах да густо усеявших кожу откормленных мух, растучневших на огрызках человечины, оставшихся от многочисленных Тодовых трапез. Тод восседал на еще не остывшем трупе ребенка, у которого был распорот живот, и смачно вгрызался в мягкие лицевые части головы, принадлежавшей мужчине, отцу ребенка. Сам мужчина, вернее его туловище, насаженное на кол, воткнутый в землю, висело в воздухе в паре футов от своего убийцы.
Заметив застывшую у входа в пещеру поисковую группу, одинокий великан вскричал посреди остатков кровавой бойни: — Братья, наконец–то вы меня нашли! Вы пришли, чтобы забрать меня домой, отвязать меня от позорного столба!
И при словах этих горячие слезы заструились у него по щекам, и он улыбнулся приветственно, обнажив свои гнилые зеленые зубы.
Поисковая партия была послана из Сэлема, и возглавлял ее Когбурн, тогда еще только помощник шерифа. Помощник шерифа Когбурн пристрелил Тода Мортона на месте как собаку.