- В этом. Я тоже так думаю, - закивал головой Стэн.
Говори. Говори, не останавливайся.
Магия не работает. Оружие не работает. Но дырки же в нем появляются! Да, зарастают – но пуля разрушает ту хрень, из которой слеплен Твардзик. Не просто проходит насквозь, как заклинание, а именно протыкает. И препятствия он обходит. Значит, Твардзик – материальный объект, он взаимодействует с окружающим миром. Просто он, сука, жидкий. Как сопли. Или как белок.
- Я хочу уничтожить Завесу. И я нашел поддержку с той стороны. В этот мир придет магия, она станет такой же естественной, как вода и воздух. Подумайте о миллионах людей, которые не будут голодать, о миллионах больных, которые выздоровеют. Ради такого можно пойти на жертвы.
- А. Так вот зачем тебе амулеты. Жертвы, - наконец-то сообразил Стэн. И сделал шаг назад.
- Да. Для начала этого достаточно. Мне нужно было аккумулировать силу. Как видите, процесс идет успешно, - Твардзик развел руки и повернулся, со всех сторон демонстрируя слепленую в человеческую фигуру колышущуюся массу. – Еще несколько дней, и я закончу. А потом… потом все изменится. Я уберу Завесу и принесу в наш мир магию.
- Это хорошо, - согласился Стэн. – Магия – это отлично.
И снова отступил.
- Да! Я знал, что вы поймете, мистер Паттерсон. С магами нет смысла разговаривать, они слишком привыкли к собственной исключительности. Но вы обычный человек, и вы понимаете, насколько важны подобные преобразования. Конечно, за них придется заплатить. Чем выше цель, тем выше цена – это правильно, так и должно быть. Но в мире столько людей, которые не должны существовать! О боги, наше общество одобряет смертную казнь – но порицает человеческие жертвоприношения. А в чем разница? Только в том, что во время казни человек просто умирает – а во время жертвоприношения его смерть служит великой цели. А войны? Сколько людей умирает в бою ради политических интересов, экономической выгоды, религии или права на бессмысленный клочок суши, на котором даже трава не растет! Они ложатся в землю без цели и смысла. Но эти же жизни, принесенные на жертвенный алтарь, станут спасением для миллионов.
- Да. Согласен. Если на жертвоприношения посмотреть с такой стороны – это совсем другое дело, - одобрил идею Стэн, делая шаг назад. Неловкий, неуклюжий шаг. И чтобы удержать равновесие, ухватился за свисающий с потолка оборванный кабель. Под его весом провод медленно пополз вниз.
- Именно! Почему должны жить преступники и убийцы? Почему должны умирать хорошие люди? Все должно быть наоборот. Я могу…
Твардзик продолжал говорить, он болтал вдохновенно и без остановки, так, будто молчал последние пять лет и теперь наверстывал упущенное. Стэн его не слушал. Он смотрел на смутное движение внутри невидимой оболочки, смотрел на плоть, которая больше не была плотью, и думал: хоть бы сработало. Господи, пускай сработает. Один шанс, другого не будет, если Стэн облажается, этот мудак ему голову разобьет, как арбуз. Поэтому пусть сработает.
- Слушай, Твардзик, - Стэн сжал в потной руке кабель. Воздух стал густым, сухим и горячим, как пустынный песок, он обдирал носоглотку и обжигал легкие.
- Я тут подумал… А не пошел бы ты нахуй, Твардзик? – оскалился в безумной улыбке Стэн, поджал левую ногу и опустил кабель в воду. Шагнувший к нему Твардзик застыл, как памятник с воздетой рукой. Серая плоть дрожала и вспучивалась пузырями, словно лужа во время дождя, в беспокойном, свивающемся в узлы мареве проскакивали нежно-голубые дуги разрядов.
- Шаговое напряжение, Робеспьер херов, - объяснил Стэн. – Ебал я вашу магию.
Потеряв равновесие, Твардзик свалился в лужу, подняв фонтан радужных брызг, и забился, судорожно колотясь о пол. Агония длилась и длилась, пепельно-серая масса теряла контуры, проваливалась, растекаясь бесформенными сгустками, и вновь собиралась, превращалась в извивающегося, протяжно воющего на одной ноте мужчину. Этот крик, совершенно нечеловеческий, вообще не живой, звучал, как помехи на радио, но в нем была боль – и он не обрывался.
Да сдохни же ты. Сдохни. Сдохни, сука, сдохни! Ты должен сдохнуть!
Стремительные, как мигания светодиода, движения начали замедляться. Серая масса все еще пузырилась, но восстановить контуры уже не могла, расползалась по полу расплавленной пластмассой. То, что несколько минут назад было Габриелем Твардзиком, оседало и сплющивалось, как брошенная в костер кукла. В конце концов он застыл, неподвижно разметав руки и вывернув голову под таким углом, который возможен только при сломанных шейных позвонках. Ну или при условии, что их вообще нет. Стэн еще немного подождал, потом поднял кабель и осторожно приблизился к телу. Плоть уже не казалась текучей и рыхлой, она затвердела, покрылась разводами побежалости. Вытянув руку, Стэн ткнул кабелем в запрокинутую серую голову. Ничего. В грудь. Ничего. Снова в голову. Ничего. Решившись, Стэн присел на корточки и потрогал пепельную в разводах кисть. На ощупь она была как теплая резина, и даже, кажется, немного тянулась.