А выстрел-то получился действительно был неплохой. С восьмидесяти футов точно в центр ебучего дневника – ну круто же!
И сама идея охуенная. Ругер не додумалась.
Самодовольно улыбнувшись, Стэн выключил душ и начал растираться полотенцем – жестко, до красной кожи. А потом, натянув джинсы, джемпер и теплую куртку, вышел на задний двор. Сзади хлопнула дверь, по гравию заскрипели торопливые шаги.
- Стэн, подожди! Ну зачем ты опять лезешь в эту проклятую яму? Декабрь же на дворе, позавчера снег шел, - отец поймал его за плечо и развернул к себе. – Вернись в дом, пожалуйста.
Стэн напрягся, ожидая привычную волну ярости. И медленно, с облегчением выдохнул. Ярости не было, досады не было, даже стыда не было.
- Все нормально, пап. У меня там пенка, и спальный мешок, и теплое одеяло. Не волнуйся.
Аккуратно отцепив от себя руки отца, он спрыгнул в окоп и нырнул в спальник.
Теперь Стэн чувствовал твердую, надежную землю под собой, и рядом с собой, и вокруг. Он был защищен со всех сторон. Он мог встретить врага. Или встретить друга. Боевое братство – это самая надежная штука на свете. А окоп – самая безопасная.
Сон подошел к нему, погладил мягкой лапой и навалился на грудь – теплый, мягкий, тяжелый. Стэн увидел сержанта – сержант улыбнулся и хлопнул его по плечу. Стэн увидел маму – мама была жива, она протягивала к нему руки. А потом был свет прожекторов, и скрип коньков по льду, и трибуны скандировали «Шай-бу! Шай-бу! Шай-бу!». И она вылетела из темноты – гладкая, круглая, черная. Стэн подцепил шайбу клюшкой, повел, обходя противников, размахнулся и загнал в ворота одним невероятным длиннющим ударом. Стадион взорвался ликующими воплями и аплодисментами, пронзительно завизжали пластиковые дудки. В переднем ряду, прямо за стеклом, вскинул кулак в победном жесте отец, а рядом с ним радостно орала Делла, подпрыгивая на месте как заведенная, и Стэн поразился: как же она, оказывается, красивая. А он-то, дурак, и не замечал!
Счастливо рассмеявшись, Стэн помахал трибунам рукой.
Глава 13
***
Сначала я летел на самолете, потом взял в аренду автомобиль. Дешевая и яркая, как мыльница, «Хонда Цивик» приняла меня в пластиковое нутро, морозно выдохнув в лицо кондиционером. Внутри у нее пахло цветами, хлоркой и застарелой, выдохшейся гнилью.
Такой же запах был в похоронной конторе, которая занималась погребением отца. Цветы, хлорка и гниль. И кондиционер, швыряющий в лицо комки холодного воздуха.
Я выехал со стоянки, пробился через бесконечные дорожные пробки и выехал на трассу. Пустыня посмотрела на меня равнодушными белыми глазами – а я посмотрел на нее. И мне тоже было все равно. Потому что у меня была цель. И я знал, что я ее достигну. Сейчас или потом, так или иначе, но достигну.
Бесконечное море песка приняло меня в свои объятия. Тонкая серая лента шоссе рассекала его надвое, как нож, и я мчался по кромке острия, не сбавляя скорость ниже семидесяти миль в час. Крохотные пропыленные городишки встречали меня выцветшими бигбордами с рекламой давно обанкротившихся фирм. Я пролетал по безлюдным, прокаленным солнцем улицам, как пуля сквозь овсяное желе, оставляя позади обшитые пластиком дома, пустующие закусочные и мертвые, давно засохшие клумбы.
Иногда мне казалось, что на самом деле этих городов нет. Просто мираж в пустыне, злой и усталый призрак, ожидающий того, кто остановит машину, выйдет из безопасного плена пластика и металла, чтобы навсегда раствориться в пыльной пустоте.
А иногда не казалось.
Нужный поворот я узнал сразу. Там не было обозначений или каких-то примет, не было надписей или таинственных знаков. Просто развилка на шоссе – но это была нужная развилка. Я свернул налево, проехал около пятидесяти миль и увидел съезд на грунтовую дорогу. Не знаю, кто по ней ездил и зачем. Мне было все равно. Я просто двигался вперед – к цели.
Проехав по проржавевшему мосту, я пересек заброшенное поле, на котором чахлая кукуруза соседствовала с чертополохом и ваточником. На холме виднелся вылинявший до тусклой бесцветности деревянный дом, и я поднялся к нему, ощущая навязчивый невидимый взгляд. Дверь была отперта. Я вошел.
Хозяин встретил меня в гостиной, за накрытым столом. Пища, лежавшая на тарелках, давно обратилась в прах, а в опрокинутой чашке свили гнездо осы. Высокий, когда-то здоровый и сильный мужчина сидел в кресле, запрокинув голову к потолку. Глазницы его опустели, губы истончились и высохли, обнажив два ряда желтых неопрятных зубов. Когда я вошел, из свалявшейся в паклю бороды выскочила полевая мышь и с возмущенным писком укатилась под стол.