Никаких снов. Никаких дурацких снов. Одна только гребаная реальность.
Стэн яростно потер ладонью лицо.
- Мне нужно другое оружие. Профессиональное, а не эта херня, - он стукнул ботинком по прикладу «Зиг Зауэра», который зачем-то приволок в больницу.
- Без проблем. Напиши, что надо, я схожу к начальству.
- Ладно, - безропотно согласился Стэн и снова уставился в пространство, сжимая в ладонях стаканчик с кофе.
- Паттерсон, - тяжело вздохнув, Манкель подвинулся и положил ему руку на плечо. Ладонь была огромная, горячая и тяжелая, она давила к полу, как мешок с песком. Стэн обернулся и долгим неподвижным взглядом посмотрел на эту ладонь – а потом на Манкеля. Тот виновато улыбнулся и убрал руку. – Извини. Я знаю, что отношения у нас не очень, но поверь: я ничего против тебя не имею. Даже наоборот. Ты хороший парень, и я боюсь, что ты въедешь в какую-то хуйню.
- А ты не бойся. Я сам разберусь.
Стэн почувствовал, что на него накатывает знакомое раздражение – глубокое, темное и безграничное, как космос.
Какого хера все за него боятся? Какого хера все лучше знают, как ему жить, и суют эти решения в глотку, как пятидолларовой шлюхе - хуй? Почему все эти люди, такие добрые и заботливые, не могут свалить в жопу – и просто оставить его в покое?!
Поставив кофе на пол, Стэн встал и медленно, размеренным шагом отошел к стене. Пестрые плакаты советовали не употреблять в пищу незнакомые травы, не экспериментировать с алхимией и применять только лицензионные лекарства, угрожая смертными карами всем ослушникам. Некоторое время Стэн разглядывал любовно прорисованную картинку, на которой человек напильником сам себе стачивал огромные, в локоть длиной резцы. «Не шутите со сглазами!» - наставлял читателей плакат. Стэн таращился на него так долго, что почувствовал запах паленой перегретой кости и характерную ломоту в зубах. Рот наполнился кислой слюной.
- Это вы ожидаете результаты по Ругер?
Вздрогнув, Стэн обернулся. Невысокий целитель в дверях промокнул лысину платком, им же протер очки, вернул их на переносицу и внимательно оглядел всех присутствующих.
- Да, - поднялся с места Петер. Целитель тут же сосредоточил внимание на нем.
- Все хорошо. Мы соединили ткани и наложили регенерирующие чары. Сейчас мисс Ругер в стазисе, если хотите, можете к ней заглянуть.
Целитель приглашающе махнул рукой, и Манкель направился за ним, огромный и нелепый, как линкор на буксире. Стэн пошел следом, отставая на пару шагов – и старательно игнорируя ощущение, что именно его никуда и не звали.
Делайла лежала в отдельной крохотной комнатке. Окон там не было, телевизора, естественно, тоже. Только стены, узкий шкаф-пенал, тумбочка и стул. Никаких приборов, хотя бы отдаленно напоминающих медицинские, не имелось. Зато кровать окружала нарисованная мелом пентаграмма, в которую были вписаны отдаленно знакомые знаки и символы, с потолка свисала сложная комбинация из разноцветных камней, а над пациенткой мерцало отвратительно-зеленое силовое поле. Стэн подошел поближе. В свете уныло-болотного сияния Делла казалась не спящей, а мертвой: заострившиеся черты лица, ввалившиеся глаза, синеватые губы. Здравый смысл подсказывал, что все это результат массированной кровопотери и болевого шока, но по спине все равно стекали ледяные колкие ручейки паники.
Предусмотрительные целители оставили силовое поле прозрачным только по плечи, дальше зелень становилась густой и мутной, как затянутый тиной пруд. Стэн понимал, зачем это было сделано, но с трудом удерживал себя на месте. Ему нужно было пройти вперед, нагнуться и заглянуть под купол. Нужно было убедиться, что вспоротая грудина зашита – и зашита так, как надо.
- …можете идти.
- Что? – вздрогнул Стэн.
- Я сказал, что вы можете идти. Сегодня мисс Ругер не проснется, и завтра-послезавтра, вероятно, тоже. Если захотите поговорить с коллегой, приходите в четверг. К тому времени состояние мисс Ругер стабилизируется и мы выведем ее из стазиса.
- Да. Конечно. Хорошо, - согласился Стэн, заранее и на сто процентов уверенный, что завтра он будет в госпитале. И послезавтра тоже.
Домой возвращаться не хотелось. Там был отец, постаревший, испуганный и растерянный. Там была комната, белая и чистая, как новенький гроб. Там были разговоры, опутывающие жалостью, словно паутиной, и тянущее на дно свинцово-тяжелое молчание.