Витек уже и радиоприемник включил, и нашел «Радио «Шансон», где как раз шла его любимая программа «Малява-блюз», и начал подпевать Михаилу Кругу, как вдруг с тротуара метнулась под колеса черная тень. Всполох фар вырвал из ночной тьмы бледное лицо, длинные пряди волос — баба!
Сотников едва-едва успел затормозить. Хорошо, реакция у него была молниеносная! Тормоза завизжали, протестуя против такого бесцеремонного обращения. От души выругавшись, Витька поспешно вышел из машины — посмотреть, что за бедулина такая кинулась под колеса и жива ли она вообще?
Баба оказалась жива. И не баба, собственно, а совсем сопливая девчонка, худая и испуганная до истерики.
— Ты чего под колеса кидаешься? — грозно вопросил ее незадачливый водитель. — Жить надоело, твою мать? Цела? Вставай давай и вали отсюда!
Мысленно он уже подсчитал, сколько денег есть в кожаном бумажнике. Если она руку там или ногу сломала — довезет ее до травмопункта, сунет баксов сто-двести — и пока! Главное, чтобы шума не поднимала и ментов не привлекала. Лишний контакт с доблестной питерской милицией был Витьку Перехвату совершенно ни к чему.
Но девчонка только мотала ошарашенно головой и ничего не отвечала. Витька был парень в общем-то не злой, но тут он взбеленился:
— Чего мотаешь? Сказать не можешь? Язык прикусила?
Он за плечи поднял девчонку с асфальта и замер, глядя в распахнутые ее глаза. В этих глазах светились боль и ужас — смертельный ужас. Так, должно быть, смотрит человек на свою смерть. Витьку Сотникова проняло.
— Да ты чё? Перессала? Да не смотри так, не съем я тебя. Руки-ноги целы?
— Увезите меня отсюда, — спокойно, неожиданно спокойно и сдержанно сказала девушка. — Меня хотят убить. Они меня убьют, если найдут. И вас убьют тоже.
Сдержанный тон, который не просил, а приказывал, показался Витьку страшнее и убедительнее всякого крика. Он больше не стал расспрашивать. Он распахнул заднюю дверцу и запихнул девчонку на сиденье. Она не села, а сразу легла. Легла ничком на сиденье, словно боялась, что ее увидят. Или совсем обессилела? И Витька сел и ударил по газам.
ГЛАВА 16
Сашей Эрберг становился только в присутствии Марка Краснова, а во все остальное время и для всех остальных он был Александром Моисеевичем, или господином Эрбергом, или просто Моисеичем, когда изредка вдруг решал облагодетельствовать кого-нибудь, или, для подчиненных, переводящих дух в курилке после очередного разговора с начальником, злобной Моськой. Моськой, которая никогда не позволяла себе тявкать на слона, зато больно кусала всех прочих, особенно кто поменьше и послабее. Так что работники фармацевтического фронта, включая и последнего занюханного лаборанта, моющего целыми днями пробирки, и доктора медицинских паук, давно уже привыкли к внезапным проверкам, больше похожим на облавы, к жестким, а скорее жестоким планеркам, больше напоминающим пятиминутки ненависти, и внутренне готовили себя к тому, что в один «прекрасный» день каждый из них может быть уволен.
Но последнюю неделю начальник лютовал, как никогда. Словно пытался отыграться на сотрудниках за какие-то собственные промахи и неудачи. Даже парфюмеру Петечке Могилевскому, работавшему, кстати, в том числе и над свойствами индивидуальных духов «Кира», досталось на орехи. Надо заметить, совершенно необоснованно. Он просто отдался во власть своей творческой, импульсивной натуре, и в новых духах, заказанных известной артисткой, появились горьковатые ноты — вместо ванильной сладости. Обычно Петечке такие эпатажи сходили с рук — гений, что с него возьмешь! Тем более что и заказчица осталась довольна… Но Моська чуть не загрызла бедного Петечку, всеобщего любимца, на глазах потрясенного коллектива.
Петечка потом плакал в туалете, вытирал слезы грязным кружевным платочком, размазывая тушь по лицу, и всхлипывал: «У-у-у, толстая харя! Погоди, найдется и на твою поганую лысину управа. Сам нюхало распустил, сам говно есть будешь, у самого яйца перепелиные! Я все Марку Дмитриевичу расскажу, все!» К слову, до Краснова доходили кой-какие слухи о крутых методах управления в МАРКе, по он никогда не проверял их, безоговорочно доверяя своему другу… И Петечка Марку Дмитриевичу не пожаловался, как грозился. Потому что до Бога высоко, до Краснова далеко, а с Моськой приходится каждый день общаться… Лучше добром.
Ярость Эрберга мало-помалу утихомиривалась. Чтобы окончательно успокоиться, он, как всегда в подобных случаях, заглянул в душу любимого джипа, с силой захлопнул дверцу, резко повернул ключ зажигания, будто открывая иную, невидимую дверь и выпуская на волю сдерживаемую до поры ее величество Скорость. И вот уже свет разрозненных фонарей превращается в одну иллюминирующую линию, а от бесконечной череды светокричащих рекламных щитов остается лишь ненавязчивое, приятное для глаза сияние.