— Да как ты все это помнишь, старая? И что пил, и чем закусывал?
— Я, милый, что вчера было — не упомню. Давеча целый день повторяла: Найденова да Найденова. Кто такая Найденова, ума не приложу. А ложилась спать, так и припомнила, что я сама Найденова и есть. Доживи до моих лет, узнаешь, как оно бывает. А вот это запало — памятую. Да ты слушай. Вот он напился, наелся и говорит: «Плясать сейчас пойду!» Тут же и рожечники заиграли. А мужик сорвался с места и поскакал козлом. И видно — не то чтоб веселится человек или но пьяному делу колобродит, а вроде ему мука мученическая вот так плясать и остановиться он не может… Лицо кривит, стоном стонет — аж пена на губах показалась…
— Тьфу, какие ужасы ты рассказываешь, Германовна! Аж озноб продирает.
— Тебе, Владимир Дмитрич, вчуже страшно стало, а мне каково было, малолетке-то? Я ж тогда без памяти в детскую удрала и с тех пор никогда ни за кем не подсматривала…
— Значит, надоумила тебя распутинская пляска…
Советы Смирницкого не помогли Григорию Распутину — вскоре его убили. Слухи о мученической кончине святого старца, царского фаворита распространились быстрее молнии. Павел Тимофеевич ходил мрачнее тучи. «Погибну я — и Россия погибнет — так мне Григорий сказал однажды, — поведал он жене. — Жди теперь самого дурного. Явился мне Григорий во время спиритического сеансу и предсказал грядущее. Не зрю там ничего для нас отрадного».
Чтобы уберечь семью от предсказанных покойным Распутиным бедствий, Павел Тимофеевич снарядил их за границу. Впрочем, уже и не только провидцы и пророки говорили, что впереди у России большие перемены. В Петербурге из всего обширного семейства остались только сам Смирницкий, его старший сын, который наотрез отказался покидать Россию, да и вообще давно уж не жил с семьей, занимаясь какими-то своими не вполне понятными делами, и маленькая Зинаида, брошенная на попечение няньки.
Павел Тимофеевич застрелился меньше чем через год. Что послужило причиной этому — неизвестно. То ли оккультные тайны как-то подвели его, то ли житейские обстоятельства сподвигли. А сын его, оставшийся в России, взял себе фамилию своей няньки и пошел в большевики…
— Я ваше семейство никогда не бросала, — с гордостью объявила Зинаида. — Как твой дед женился, родились у них девочки, так я при них была неотлучно, на моих руках выросли…
— Какие девочки? — удивился Владимир Дмитриевич. — У мамы была сестра?
— Была, а как же… Марта ее звали. Марта и Майя, вот такие имена им придумали. За Мартой вот не углядела… Потерялась она, когда в эвакуацию ехали. Тогда мы в квартире жили, в городе. Деда твоего на фронте убило, а Майечка замуж вышла, и мы снова сюда въехали. Вот радости-то было, помню!
— Да-а, старая, устроила ты мне сегодня вечер воспоминаний… А теперь признавайся: зачем весь этот разговор затеяла?
Германовна наклонилась к Владимиру Дмитриевичу низко-низко, так что седая прядка тонких волос защекотала тому щеку, и прошептала еле слышно:
— В доме клад спрятан.
— Клад? Германовна, а ты у нас не спятила, часом? Какой клад?
— Вот этого я не знаю, — с достоинством ответила старуха. — Никогда не интересовалась. Я старая дева, одинокая женщина — зачем мне знать о каком-то кладе?
— Однако же ты знаешь!
— Я ж для тебя, Владимир Дмитрич! Вижу, у тебя проблемы. Не знаю какие и вникать не хочу. Это ведь не мои проблемы, как сейчас говорится. Но полагаю, что тут замешаны деньги. Они повсюду замешаны, все зло от них. Так вот и решила тебе сказать… К тому же помру я скоро. Два века никто не живет, а я уже до второго века дотянула. Пора и честь знать. Могла ли я надеяться новое тысячелетие встретить?
— Ближе к теме, — ласково потребовал Владимир Дмитриевич. — Откуда ты про клад знаешь? Видела, как прадед его прятал?
— Нет, этого не видела и врать не стану. Да только люди видели. Нянька моя.
— Так она померла ж уже сто лет назад! Германовна! Что ты из меня Воробьянинова делаешь!
— Мерси за такое сравнение, — рассердилась старуха. — Я, выходит, сущеглупая воробьяниновская теща? Вот возьму и не скажу тебе ничего. Помру и унесу с собой в могилу…