После второй смены, после ужина, уже в первом часу ночи, зашел Олег в умывальник, чтобы почистить зубы. Как ни зажмуривался, как ни отводил в сторону глаза, все таки угораздило в зеркало глянуть. Глянул – оторопел. И не от того, что там увидел. А от того, что при этом произошло. Едва только проявились в зеркальном прямоугольнике уже привычные нездешние пейзажи, незнакомые города и непонятные люди, как ощутил он внутри себя несильный рывок, сродни тому, что, засыпая, иногда испытывает сильно уставший человек. В тот же момент понял, что все эти пейзажи и прочие составляющие мультиков находятся уже не за спиной, а слева, справа, впереди – словом, повсюду. Или – то, что было зазеркальем, что было только строго спереди (в зеркале) и строго сзади (опять же отражающимся в том же самом зеркале), наполнило все окружающее его пространство. Или он из этого пространства, где впереди тронутый ржавчиной кран, раковина с отбитой в двух местах эмалировкой и зеркало с черными провалами амальгамы, переместился в совсем другое место.
А вот эти перемены перенес Олег Семенов предельно спокойно, будто знал о них давно заранее и готовился к ним самым тщательным образом. Первым делом убедился, не снится ли ему это. Щипать себя не стал, а вот ногтем указательного пальца правой руки большой палец той же руки что есть мочи уколол. Укол почувствовал. На всякий случай на уколотый палец посмотрел. Все верно: есть вмятина, сама темная, края белые, будто бескровные. И зудит уколотое место, чешется. Значит, не мерещится, не снится.
Для окончательной убедительности себя, насколько смог, осмотрел, даже ощупал. Все сходится: штаны черные от арестантской робы, от той же робы лепень черный, ткань в еле заметный рубчик. Неважнецкая, между прочим, ткань. Летом в ней тело не дышит, запаривается, как лицо в противогазе. Зимой – стынет, не согревается. И обязательная для всякого арестанта бирка на левой стороне на месте, и хлоркой на ней выведенное «Семенов О.А. 9-й отряд» присутствует. Значит, точно не мерещится… Только крашенного в приметный цвет дальняка сзади нет, и раковина с отбитой в двух местах эмалировкой куда-то делась, и зеркало с попорченной амальгамой кто-то убрал. Еще раз опустил глаза Олег, скользнул взглядом по тем же штанам, вспомнил, что, прежде чем в умывальник идти, коцы снял, вместо них черные пластмассовые тапочки надел. Все верно: вот они, тапочки, и ногти, тронутые обязательным для всякого арестанта грибком, торчат. Верно, не снится! Только кругом как-то очень много пространства и всего, что с ним связано. И в этом пространстве стены совсем незнакомые, не беленые, а сложенные из какого-то неброского камня, и в стенах тех проемы, некоторые будто проломанные, некоторые будто специально выложенные, со стрельчатыми арками. В проемах – деревья, кусты, растения и даже небо, габариты которого не ограничены забором с проволокой и вышками с часовыми. Про зону здесь и вовсе ничего не напоминало. И не было здесь никакой зоны. В помине не было…
Ни сердце пуще обычного в тот момент у Олега не забилось, ни дыхания не перехватило. Только мысль единственная стрельнула: «А если туда шагнуть и… дальше, дальше, дальше…»
Не стал он себя сдерживать: шагнул раз, выдержав паузу, еще раз шагнул, осмотрелся: точно, никакого умывальника, никакого зеркала, никакого сбитого из зеленых, ядовитого цвета досок дальняка. На все триста шестьдесят градусов ничего кругом нет, что бы могло напоминать о лагере, зоне, несвободе. А вот штаны на нем те же арестантские, из хозяйской робы, и лепень на нем тот же, с биркой ненавистной, которая зэку в зоне и паспорт, и визитную карточку, и много чего еще заменяет. Выходит, на воле он сейчас, Олег Семенов, пусть в арестантском прикиде, пусть без документов, пусть с неотсиженным даже наполовину своим немалым сроком. Выходит, сказка или что-то в этом роде выпало…
Закрутилась в голове шальная карусель. В карусели мысли, черные и белые, вперемежку. Белые: «Вот она, свобода, ни заборов, ни мусоров, куда хочешь иди, что хочешь делай…» Черные: «Какая же это свобода, когда я порог зоны не переступал, даже справки об освобождении на руки не получал, куда я заявиться в арестантском прикиде могу, выходит, только прятаться-хорониться, разве бывает такой свобода, нужна ли мне такая свобода?» Между черно-белыми мыслями, как прокладка, как орнамент, какие-то узоры из кубиков, ромбиков и прочих неведомых фигурок. Вроде бы разноцветные, но цвета приглушенные, размытые, будто теми же красками, что мультики из зеркала, нарисованные.