– Против каких же обид?
– Ну как же, друг мой, против всех, сколько ни накопилось! – рассмеялся Пенингтон. – Во-первых, пожалуй, вера. Папистские церковные реформы архиепископа Лода – стихари, алтарные ограды и прочие римские мерзости. Клянусь: еще до роспуска парламента епископов мы выставим вон! А взять хоть политику дружбы с подпевалами Рима? Мало нам королевы-католички, так ведь король терпит католических попов даже вне стен ее дома. Да он бы всю Англию Испании продал, кабы это принесло ему хоть малую выгоду! А может, пойдем другим путем – начнем с его посягательств на вольности парламента.
– Король, – заговорил Энтони, тщательно выбирая выражения, – несомненно, будет более склонен обдумать эти вопросы после того, как обеспечит средствами начинания против Шотландии.
Улыбка Пенингтона приобрела хищный, волчий оттенок.
– О, король получит свои субсидии – но не прежде, чем мы получим право голоса.
Прямое противоречие указаниям Карла… однако Энтони вовремя прикусил язык и вслух этого не сказал. Пенингтон вряд ли мог забыть вчерашнюю речь и попирал волю короля вполне осознанно.
В известной мере Энтони был с ним согласен. Получив деньги, Карл будет волен игнорировать созванный парламент, а то и вовсе распустить его, посчитав дело сделанным. Субсидии – единственное их преимущество над королем.
Вдобавок, обиды и притеснения, следовало признать, были вполне реальны. Десять (ныне – уже почти одиннадцать) лет без парламента являли собой лишь внешнюю сторону проблемы. Суть же ее составляло Карлово убеждение, поддерживаемое его советниками и судьями, будто единственная основа всех законов есть воля и желание короля, коим помянутые законы не могут препятствовать ни под каким видом. Отсюда следовали и несправедливые налоги, и все остальное: как они могут быть несправедливыми, если объявлены необходимыми самим королем?
Между тем Пенингтон так и сверлил Энтони пристальным взглядом.
– Если хотите, мы отведем время и для вашего выступления, – сказал он. – Должно быть, без некоторых дебатов не обойдется, однако мы надеемся, что подготовка биллей к голосованию много времени не займет. Конечно, у Лордов они застрянут, но это только начало.
За сказанным чувствовался невысказанный вопрос, причем весьма угрожающий: «С нами вы, или нет?»
Ответа Энтони не знал. Да, он – не из королевских прихвостней, но то, что он слышал о Пиме и прочих, названных Пенингтоном, не могло не встревожить. В большинстве своем – фанатичные пуритане, из кожи вон лезущие, лишь бы подставить королю ножку ради собственных целей. Каковые вовсе не обязательно совпадают с целями Энтони. По счастью, за спиной Пенингтона показался тот самый клерк, с которым ему требовалось поговорить.
– Если я не закончу дел здесь, – с фальшивой веселостью отвечал он, – то безнадежно опоздаю в Вестминстер и не успею там ничего. А посему прошу меня извинить…
– Разумеется, – сказал Пенингтон, уступая ему дорогу… но, уходя, Энтони словно бы чувствовал спиной его взгляд.
Постоялый двор «У ангела», Ислингтон, 23 апреля 1640 г.
– Ваша осведомленность мне известна, – заговорила Луна, с благодарной улыбкой приняв кружку меда. – Несомненно, вы обе догадываетесь и о том, что привело меня к вам сегодня.
Присев перед королевой в реверансе, Розамунда Медовар невинно захлопала ресницами.
– Полноте, Ваше величество, мы думали, вам попросту хочется заглянуть к нам в гости!
– И отведать нашего меду, – добавила Гертруда. – И, полагаю, прочего угощения – имеется у нас и хлеб только что из печи, и толика превосходных вишен, и жареный фазан, если желаете чуточку перекусить.
Едва дождавшись ответного кивка Луны, она ринулась собирать на стол все названное и, несомненно, еще кое-что в придачу.
Как ни любила Луна свой потайной дворец, следовало признать: ни одному его уголку теплом и уютом с домом сестер Медовар не сравниться. Сокрытый под «Ангелом», постоялым двором к северу от Сити, он был излюбленным убежищем придворных, нуждавшихся в отдыхе от Халцедонового Чертога и всех его интриг. У содержавших его сестер-брауни всегда имелась наготове еда и улыбка для всякого друга, заглянувшего на огонек, а в друзьях у них числилось невероятное множество дивных.
Заправив медвяно-русые кудри под льняной чепец, Розамунда расположилась в одном из маленьких, будто детские, кресел, предназначенных для самих сестер и их малорослых гостей. Обо всех формальностях меж собой они давно позабыли (по крайней мере, наедине), и в позволении сесть – пусть даже от самой королевы – она не нуждалась.