— Что ты хочешь узнать?
— Я хочу узнать, за что, она думает, я готов заплатить десять тысяч долларов.
— Ты напрасно, Джонни, — простонала в трубку Мейми. — Это все выдумала Куколка. Если бы Вэл был жив, он бы сказал тебе, что она все выдумывает.
— Может быть, но он умер. А значит, мне самому придется разбираться, врет она или нет.
— Но Вэл, наверное, что-то тебе говорил. — Сухая грудь Мейми содрогалась от еле сдерживаемых рыданий. — Он тебе что-то должен был сказать, иначе… — Тут она поперхнулась, словно проглотила слова, которые могли вот-вот вылететь наружу.
— Что иначе? — ровным голосом осведомился Джонни.
Она судорожно глотала воздух, но наконец сказала:
— Наверное, ты поехал в Чикаго вовсе не потому, что Куколка что-то там наплела.
— Ну а вы? — спросил Джонни. — Вы-то не выдумываете. Так почему вы все время заступаетесь за Дульси?
— Просто мне хочется, чтобы все жили мирно, — отвечала Мейми. — Мне не хочется, чтобы опять лилась кровь. Что было, то быльем поросло, теперь она принадлежит только тебе, ты уж мне поверь.
— Вы мне только добавили загадок, — отозвался Джонни.
— Никаких загадок не было и нет. По крайней мере с ее стороны.
— Ладно, пусть это я напустил туману, — уступил Джонни. — Оставим это. Я звоню по другому поводу. Я запер ее в спальне.
— Господи! Это еще зачем? — воскликнула Мейми.
— Слушайте меня внимательно, — ответил Джонни. — Спальня заперта на замок. Ключ от него на кухонной полке. Поезжайте к ней, дайте ей что-нибудь поесть, а потом опять заприте.
— Господи, твоя власть, — охнула Мейми. — И сколько же ты намерен держать ее под замком?
— Пока не разгадаю все загадки. Надеюсь сделать это сегодня.
— Имей в виду одно, сынок. Она тебя любит.
— Угу, — буркнул Джонни, и связь прекратилась.
Мейми быстро надела свое черное длинное платье, свои собственные мужские туфли, положила за нижнюю губу добрую порцию нюхательного табака и взяла с собой табакерку.
Небо было черным-пречерным, словно при солнечном затмении, горели фонари. Ни пылинки, ни бумажки не пролетало по улице — воздух словно застыл. Люди шествовали медленно и безмолвно, словно призраки. Да и кошки с собаками перебегали от мусорного бака к мусорному баку чуть не на цыпочках, словно опасаясь, что их услышат. Пока Мейми не поймала такси, она чуть было не задохнулась от выхлопных газов, стелившихся по улице.
— Скоро польет как из ведра, — сообщил ей цветной таксист.
— Дай-то Бог, — отозвалась Мейми.
У Мейми были свои ключи, но она долго провозилась с замками, потому что Гробовщик с Могильщиком так и оставили дверь незапертой, и Мейми впопыхах сначала заперла дверь, думая, что открывает ее, и лишь потом исправила ошибку.
Когда наконец она проникла в квартиру, то решила немного посидеть на кухне и унять дрожь в руках. Затем взяла с полки ключ и открыла дверь в спальню со стороны холла. Она машинально зафиксировала в сознании тот факт, что дверь из ванной в спальню открыта, но и не подумала воспользоваться этим.
Дульси все еще спала.
Мейми накрыла ее простыней, убрала бутылку и стакан. Чтобы немного отвлечься от мрачных мыслей, она стала убирать квартиру.
Без десяти двенадцать, когда она мыла пол в кухне, началась гроза. Мейми закрыла шторы, убрала швабру и ведро, села за стол и, наклонив голову, начала молиться.
Раскаты грома разбудили Дульси. Она встала, вышла из спальни и побрела на кухню, испуганно зовя собаку:
— Спуки! Где ты? Ко мне!
— Спуки здесь нет, — подала голос Мейми, поднимая голову.
Увидев ее, Дульси вздрогнула:
— Это вы?! А где Джонни?
— Разве он тебе не сказал?
— Чего?
— Что он летит в Чикаго.
Ужас отразился в глазах Дульси, и лицо ее стало бледно-желтым. Она упала на табурет, но тут же встала, вынула из шкафа бутылку бренди и стакан и выпила не разбавляя, чтобы унять дрожь. Но она по-прежнему дрожала. Тогда она встала, взяла бутылку опять и налила себе еще полстакана. Она уже пригубила бренди, но, поймав взгляд Мейми, снова поставила стакан на стол. Рука ее так дрожала, что стакан застучал об эмалированную поверхность стола.
— Оденься, детка, ты вся дрожишь, — сочувственно проговорила Мейми.
— Мне не холодно, тетя Мейми. Мне страшно, — призналась Дульси.
— Мне тоже, но все равно оденься. Так ходить неприлично.
Дульси молча встала, пошла в ванную, где надела желтый фланелевый халат и в тон ему шлепанцы.
Затем она взяла стакан и осушила его, задохнулась и долго не могла прийти в себя.