Сейчас Саша занимается необычным делом. Она создает гобелены. Вручную. У нее получаются и огромные полотна, уникальные, и небольшие, веселые, дышащие счастьем. Ее фантазия и мастерство вполне востребованы. Странно – пока растила детей, вынуждена была заниматься рутинной работой ради копеечного заработка, а время творчества наступило потом, когда все-все в жизни изменилось.
У Саши своя мастерская в Берлине. Зашел к ней как-то старый приятель, чех, живущий в Париже и зарабатывающий изготовлением деревянных скульптур для садов и парков богатых особ. Наведался не один, со своим знакомым, швейцарским банкиром. С виду сухой и бесстрастный, банкир по-детски обрадовался ярким Сашиным творениям, ходил от одного гобелена к другому, улыбался, дотрагивался, гладил шерстяные ворсинки. Саша почувствовала родственную душу, захотела порадовать гостя, предложила полюбившуюся картину в подарок. На память. Однако деликатный визитер наотрез отказался от такой безрассудной щедрости. Он отобрал несколько гобеленов для своего нового дома и заплатил за них сполна. Швейцарскими франками.
Оставшись одна, Саша с любопытством разглядывала диковинные бумажки. Швейцарские деньги и раньше восхищали ее своей разноцветностью: фиолетовые, оранжевые, желтые, как пейзажи и букеты на ее гобеленах. Может быть, поэтому так и потянулся к ее творчеству банкир?
На купюре достоинством в тысячу франков находилось изображение приятного седобородого старика с умными глазами. Таким, наверное, стал бы Антон Павлович Чехов, доживи он лет до семидесяти.
– Посмотреть хоть, кто такой, – решила Саша, заранее уверенная, что никого из великих швейцарцев она все равно не знает, поэтому имя породистого интеллигентного старца ей все равно ни о чем не скажет.
Она вооружилась лупой.
Август Форель, 1848–1931, – значилось на купюре.
Саша счастливо изумилась:
– Не может быть! Вот как довелось повстречаться!
И пришли воспоминания о жизни такой далекой, такой другой, что не верилось даже, что это она когда-то была бедной, страшно одинокой, наивной и при этом очень счастливой пятнадцатилетней девочкой, которая мечтала встретить свою любовь и все думала – какая она будет?
Она тогда была уже высокой и женственной, длинноногая, с красивой округлой грудью, к которой она никак не могла привыкнуть и которая мешала ей двигаться по-мальчишески резко, как раньше. Ей все снился и снился мальчик, высокий и тонкий. Он ничего не говорил во сне, брал ее за руку, а она склоняла голову к его плечу. Сердце ее падало и растворялось в нежности и любви. Она знала, что он существует, слышала запах его волос и биение его сердца. Проснувшись, она никогда не верила, что это только сон, все подгоняла время своей жизни: «Когда же? Когда?»
Наступала полоса ожидания.
Мир, окружавший Сашу в то время, виделся идеальным: жили они вдвоем с беззаветно любящей ее тетей, тепло их любви оставляло за дверями дома сложности окружающей жизни. Саша с подружкой грезили о будущем, в котором не предусматривалось и капельки пошлости или грязи. Они доверчиво впитывали в себя все, чему их учили в школе, к пятнадцати годам усвоили несколько важных истин: человек человеку друг, например. И еще, что главная их обязанность – учиться и совершенствоваться, чтобы приносить своим существованием пользу людям. Они очень старались совершенствоваться, купили даже книгу о гармонически развитой личности, проштудировали ее, после чего взялись шлифовать свой интеллект и характер, а также развивать всевозможные умения и навыки, как советовала мудрая книга.
Почти каждое воскресенье они бывали в консерватории: гармонически развитой личности полагалось разбираться в классической музыке. Правда, иногда во время концертов они отвлекались от волшебного мира звуков и разглядывали сидящих в зале, внизу. Некоторые так заслушивались, что казались спящими, а может, и взаправду спали, и это безумно веселило подруг, готовых в то время хохотать по любому поводу. Консерваторский зал был полон почтительной внимательной тишиной, нарушаемой лишь стеснительным покашливанием публики; смеяться запрещалось категорически, и этот запрет только усиливал приступ смеха, как ни задерживай дыхание, как ни зажимай ладонями рот. Тут главное было – не смотреть друг на друга. Из зажатых ртов порой вырывалось подобие всхлипа или всхрюка, и тогда соседи долго и укоризненно рассматривали девочек, надеясь, очевидно, взглядами, как огнетушителями, загасить их веселье. Но если бы это помогало!
В одном из таких концертов участвовал старший брат подружки. Девочки зашли в артистическую, поздравить. Там Саша была представлена консерваторскому другу брата. Они обменялись телефонами, стали встречаться.