В июне 1907 года Коба переезжает в Баку, дабы выбить меньшевиков из пролетарского центра Закавказья. Здесь ему удалось быстро и надежно устроиться. Знакомых было много, и среди них – семья Аллилуевых. Сергей Яковлевич Аллилуев, передовой русский рабочий, впервые увидел Сосо на маевке 1900 года. Были после этого и другие встречи. Летом 1907 года преследования полиции вынудили С. Аллилуева уехать в Петербург. Вот что он вспоминал:
«В конце июля по совету товарищей я направился к Кобе. Коба с женой жил в небольшом одноэтажном домике. Я застал его за книгой. Он оторвался от книги, встал со стула и приветливо сказал:
– Пожалуйста, заходи.
Я сказал Кобе о своем решении выехать в Питер и об обстоятельствах, вынуждающих меня предпринять этот шаг.
– Да, надо ехать, – произнес Коба. – Житья тебе Шубинский (бакинский градоначальник) не даст.
Внезапно Коба вышел в другую комнату. Через минуту-две он вернулся и протянул мне деньги. Видя мою растерянность, он улыбнулся:
– Бери, бери, – произнес он, – попадешь в новый город, знакомых почти нет. Пригодятся… Да и семья у тебя большая.
Потом, пожимая мне руку, Коба добавил:
– Счастливого пути, Сергей!»
Положение, сложившееся к тому времени в Баку, было сложным и своеобразным.
Местные богатеи все больше беспокоились о собственной безопасности. Это и немудрено при той крайней степени ненависти, которую они возбуждали у рабочих. Вот свидетельство очевидца: «С непривычки странно было видеть на главных улицах экипаж, в котором рядом с каким-нибудь нефтепромышленником или инженером торжественно восседал, а то и стоял на подножке сбоку рослый, смуглый, страшного вида человек, вооруженный до зубов, – то были телохранители, так называемые «кочи», без которых не обходился ни один видный бакинский воротила. Оригинальное зрелище представляла городская Дума в дни заседаний. Один за другим подъезжали экипажи, из которых вылезали местные тузы, а сопровождавшие их живописные телохранители оставались в ожидании внизу, в вестибюле, чтобы сопровождать их по окончании заседания домой. Та же картина – у подъезда театров и других публичных мест».
Однако главным назначением «кочи» была расправа с непокорными на промыслах, и тут они, стремясь запугать рабочих, заставить их подчиниться хозяевам, не стеснялись применять оружие. Случаи расправ с передовыми рабочими были не единичными явлениями. Так, в сентябре 1907 года в Биби-Эйбатском районе был убит Ханлар Сафаралиев.
Большевики Биби-Эйбата выпустили воззвание по поводу убийства своего товарища и организовали двухдневную забастовку. Инициатором ее был Коба. Он же стал одним из устроителей похорон. Полиция запретила сопровождать похоронную процессию музыкой, и тогда Коба предложил одному из своих товарищей, И. Вацеку:
– Разошли ребят по заводам, пусть, начиная от электрической станции, на заводах во время похоронной процессии дают гудки. Пусть гудят, пока виден будет гроб…
В похоронах 29 сентября приняло участие до 20 тысяч рабочих. В траурном молчании, под тревожные гудки завопив, демонстрировали бакинские пролетарии свое единство. Коба шел во главе процессии. На кладбище он выступил с речью. Утешая приехавшего из деревни отца Ханлара, Коба сказал:
– Не плачь, старик, ты – отец благородного сына…
Похороны Ханлара были одной из самых мощных демонстраций в Баку той поры.
«Я вспоминаю, – рассказывал Коба восемнадцать лет спустя, – далее 1907–1909 годы, когда я по воле партии был переброшен на работу в Баку. Три года революционной работы среди рабочих нефтяной промышленности закалили меня как практического борца и одного из практических местных руководителей. В общении с такими передовыми рабочими Баку, как Вацек, Саратовец, Фиолетов и др., с одной стороны, и в буре глубочайших конфликтов между рабочими и нефтепромышленниками – с другой стороны, я впервые узнал, что значит руководить большими массами рабочих. Там, в Баку, я получил, таким образом, второе свое боевое революционное крещение. Там я стал подмастерьем от революции».
…Баиловская тюрьма, где Кобе предстояло провести немало месяцев, была весьма своеобразным узилищем. Администрация еще не успела достаточно ужесточить режим, как это произошло во всех тюрьмах России после поражения революции, да и трудно было сделать это, так как тюрьма оказалась переполненной: рассчитанная на 400 человек, она вмещала тогда 1 500. Кобу поместили в камеру № 3, где уже содержалось немало знакомых ему товарищей, в том числе и Серго Орджоникидзе. Камера эта считалась большевистской, вокруг нее объединялись все большевики, содержавшиеся в этой тюрьме, да и другие политические заключенные. Жили товарищи по камере коммуной: пища, чай, полученные с воли продукты – все было общим.