В день, когда все это случилось, я прилетел в Туруханск. И уже на другой день, поскольку поиски с самолетов и вертолетов ничего не дали, я в группе из трех человек на двух резиновых лодках отправился на поиски его тела вдоль всей реки вплоть до самого устья. Не дай Бог никому искать тело своего товарища… Медленно двигаясь вдоль берегов и обыскивая кусты, отмели, заросли речной травы и островки, мы перемещались к устью Северной. На пути и сами попали пару раз в тяжелые пороги; пропоров свои надувные лодки и утопив рацию, надолго застряли на берегу без связи с базой. Только на шестые сутки доплыли наконец до Нижней Тунгуски и, встретив там катер новосибирской экспедиции, вышли с помощью их радиостанции в эфир на нужной частоте. И я услышал радиопереговоры между начальником нашей экспедиции, находившимся в Курейке, и его заместителем, находившимся в Туруханске. Из разговора было ясно, что каждый из собеседников винит другого в том, что "пропала без вести группа Городницкого", и снимает с себя ответственность…
Погребицкого так и не нашли.
За долгие годы экспедиций на Крайнем Севере и в океане мне неоднократно приходилось терять товарищей, но эта ранняя гибель запомнилась особенно. Несчастный тот сезон 1960 г. выдался самым, пожалуй, тяжелым и драматичным. Больше месяца потратив на безуспешные поиски Погребицкого, мы не успели выполнить до наступления осенней непогоды все запланированные поисково-разведочные работы. В конце сентября, завершив их, наконец перевезли на оленях два десятка ящиков с образцами руды в центральный лагерь на Колю и, отпустив каюров с оленями, вызвали самолет. Шел мелкий, по-зимнему сухой снежок. Прилетевший на второй день пилот сказал: "У меня строгий приказ - брать только людей. Все имущество бросайте до следующего года. Циклон идет"
Непросто бросить имущество, которое за тобой числится. И совсем уж невозможно - ящики с бесценными образцами, в которых, как нам казалось, промышленное содержание никеля. Это значило бы похоронить только что открытое месторождение, возможно, — новый Норильск. Жажда подвига и - безответственность руководили незрелыми нашими умами, и мы с Ивановым заявили коллегам: "Ящик с образцами - семьдесят килограммов, и человек столько же. Мы двое ставим вместо себя ящики и остаемся ждать следующего рейса. Кто с нами?". Охотников до таких авантюр набралось вместе с нами семь человек, тем более, что лету до Туруханска было всего не более получаса, и пилот сказал, что постарается вернуться. Вернулся он, однако, только через месяц.
Этот месяц, проведенный в напрасном ожидании самолета, без продуктов, с вышедшей на второй день из строя рацией, в непроходимой замерзающей тайге, стал нам хорошей школой на всю последующую жизнь. Первое, что я окончательно усвоил тогда, — это пустоту и лживость наших детских иллюзий времен историй про челюскинцев, нашей бездумной уверенности в том, что "в нашей стране человеку не дадут погибнуть".
Еще как дадут! Оказывается, авиаотряд в Туруханске связался с базой нашей экспедиции, где летчиков уверили, что продуктов у нас - минимум на два месяца, так что можно особенно не беспокоиться. А было их - на неделю. Но виновато было не начальство, а мы с Мишей, забывшие о том, что никогда, ни при каких обстоятельствах, нельзя ставить под угрозу жизни людей, за которых отвечаешь, во имя сомнительных открытий и легкомысленных амбиций.
Больше всего мучились наши курильщики. Сначала они разбирали полы палаток и искали под ними старые окурки, потом стали жарить на костре березовые листья и пытались их курить. Их нечеловеческие муки навсегда отбили у меня охоту к курению.
Лично у меня самые неприятные ощущения начались тогда, когда кончилась соль. А потом вообще все кончилось, и самое трудное было заставить себя и других каждый день расчищать площадку от снега в бесплодной надежде на прилет самолета. А снег все валил и валил. Когда самолет все-таки сел, площадку уже давно никто не расчищал, а нас тащили волоком и долго потом откачивали в Туруханске. Примерно через месяц после этого, уже в Ленинграде, мой товарищ застал меня дома за обедом накануне планируемого у него на следующий день дружеского застолья. "Еды готовь побольше, еды", — заявил он жене, вернувшись домой. Самое же главное, что в образцах, таких богатых с виду, на которые мы с Михаилом возлагали радужные надежды и из-за которых не задумываясь поставили на карту не только свои, но и чужие жизни, промышленных содержаний никеля не оказалось.
Так невесело кончилась для меня детская романтика быстрых и героических открытий. Итогом же месячного голодания в осенней тайге стала песня "Черный хлеб". В последующие два года мне довелось руководить большой геофизической партией, которая работала на реке Сухарихе, неподалеку от Игарки. Работы эти проводились по договору с Красноярским геологическим управлением и были хотя и тяжелыми, но привязанными к одному месту, так что прежней "съемочной" экспедиционной экзотики в них уже не чувствовалось, а был жесткий производственный план… Экзотические события тем не менее все-таки случались.
С намагниченных лент
Строки из тех экспедиций
В эту подборку вошли песни "Перекаты", "За белым металлом", "Черный хлеб", история которых рассказана в прозаических отрывках. Две первых посвящены памяти геолога Станислава Евгеньевича Погребицкого, погибшего на реке Северной в 1960 году. Я тогда написал цикл стихотворений и песен, связанных с печальным этим событием. О песне "Перекаты" нелестно отозвался в начале шестидесятых уважаемый мною Марк Наумович Бернес (не зная предыстории, он увидел в этой песне свидетельство распущенности современной молодежи). Одно из стихотворений этого цикла - о памяти мужчин - песней стало независимо от меня. Узнал я про это, как ни странно, в редакции "Химии и жизни", когда один из сотрудников редакции спел песню на мои старые стихи. В песне не было двух предпоследних четверостиший, зато неизвестный мне автор, блюдя форму - три куплета по восемь строк, — дописал концовку:
Самое интересное, что мотив почти полностью совпал с мотивом другой моей экспедиционной песни, написанной позже…