В русском литературоведении и историографии высоко оценена деятельность Н. М. Карамзина как просветителя русского общества второй половины XVIII – начала XIX в.
В 1789–1790 гг. Карамзин совершает путешествие по Европе. Писатель был в Париже во время Великой французской революции, которая, по словам исследователя Н. Д. Кочетковой[2], оказала сильное влияние на формирование его историко-политических взглядов. До путешествия по Европе молодой Карамзин разделял взгляды масонов, членов кружка Н. Новикова, по отношению к истории. Историческая концепция масонов основывалась на идеях постепенного нравственного самосовершенствования человека и человечества в целом в религиозном контексте осознания первородного греха и его искупления. Но после впечатлений от революционной Франции и личного знакомства с И. Г. Гердером Карамзин отходит от исторической концепции масонов, привлеченный концепцией Гердера, изложенной в его труде «Идеи к философии истории человечества», основным ядром которого является идея о паленгенезии – переходе к иному, высшему, состоянию: по Гердеру, материальный и духовный мир беспрерывно развиваются и совершенствуются. Н. Д. Кочеткова справедливо отмечает: «Как и Гердер, Карамзин сближает историю общества с историей природы … связывает это представление с идеей о непрерывности развития»[3].
Постепенно меняя свои историко-политические и литературно-эстетические взгляды, Карамзин издает «Московский журнал» (1791–1792), который, по словам профессора Э. Кросса, стал «трибуной русского сентиментализма» и положил начало тому, что позднее назовут «карамзинским периодом в русской литературе»[4].
Далее Карамзин приходит к выводу, что каждое современное событие – это «исторический факт», что история общества невозможна без осознания национального прошлого, которое «помогает понять настоящее, предугадать будущую судьбу своего народа»[5].
Что касается исторической концепции писателя, то на первом месте, как отмечает Н. Д. Кочеткова, стоит «“вера предков” – это политический символ, с которым связана убежденность Карамзина в спасительности монархического правления»[6]. Карамзин верил в просвещенного монарха, который определялся с точки зрения пользы и нравственной ценности исторической личности. Итак, по Карамзину, просветительская деятельность Петра I отождествлялась с прогрессом в национальной истории. Но известно, что в 1811 г. в «Записке о древней и новой России» Карамзин уже критикует деятельность Петра I как монарха, который «не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств… Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце»[7]. Далее историк делает своего рода вывод относительно политической деятельности Петра I: «Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр»[8].
Относительно просветительской деятельности Екатерины II, как отмечает Э. Кросс, «Карамзин живописал Екатерину II как царицу, предпочитающую разумные законы и отвергающую всякий деспотизм… Она стала необходимой частью его схемы развития России, ее имя заняло место рядом с Петром Великим и Александром I»[9]. Более того, в той же «Записке» Карамзин отметит, «что время Екатерины было счастливейшее для гражданина российского»[10].
По словам того же Кросса, «по возможности Карамзин всюду восхвалял Александра I как мудрого самодержца и связывал предстоящую славу России с его личным руководством и примером»[11]. Так как “вера предков” – это и символ национального, это и история… русского народа в целом»[12]. На тот момент своего понимания истории Карамзин полагал, что просвещенное самодержавие есть единственно возможная форма правления для русского народа, так как народ еще не готов к самостоятельному общежитию в силу своей непросвещенности. Карамзин стоял за постепенные, неторопливые изменения в общественном строе страны.
Эти социально-политические мысли развиваются на протяжении издания Карамзиным журнала «Вестника Европы» (1802– 1803) и утверждаются в его «Истории государства Российского». По словам Э. Кросса, если в «Московском журнале» Карамзин «выступал преимущественно как литератор, теперь же к этой роли добавились две другие: историка и политического публициста. Теперь пропаганда просвещения в России приобрела у него новую национальную окраску. “Вестник Европы” – фокус карамзинской мысли и творчества в начале царствования Александра I; это кульминация его деятельности на поприще русской литературы и одновременно – его лебединая песнь перед вступлением “в храм истории”»[13]. Журнал «Вестник Европы» состоял из двух частей: «Литература и смесь» и «Политика», последняя преобладала в журнале. «Литература и смесь» отражала творчество Карамзина как поэта («Гимн глупцам», «Меланхолия», «К добродетели» и др.), переводчика (работы Огюста Лафонтена, де Жанлис, Мармонтеля др.), автора повестей и реформатора русского литературного языка («Рыцарь нашего времени», «Марфа Посадница», «Моя исповедь», «Чувствительный и холодный»). Также в журнале печатались поэтические произведения И. И. Дмитриева, Г. Р. Державина, М. М. Хераскова, Ю. А. Нелединского-Мелецкого и др. Часть «Политика» отражала социально-политические проблемы в историческом контексте времени, где доминантным образом правителя выступал Наполеон Бонапарт. Как точно подметил Э. Кросс, «Наполеон царил в «Вестнике» и как личность, и как ключ к европейскому миру»[14]. Безусловно, Карамзин не мог выпустить из вида французского консула, так как образ Бонапарта органически вписывался в его собственную историческую концепцию Просвещения, которая способствовала появлению его «Истории государства Российского».
2
4
7