Не мог я піць — таму упарціўся,
Прасіў назад чуць-чуць адліць.
Але за дружбу піў я квартамі,
Бо нельга мне было не піць.
Пасля я піў — і ў тым не каюся, —
Калі няўрадзіцы былі,
Калі сябры мае з’язджаліся
І хлопцы ў армію ішлі.
Ды я ўсё чакаю раніцы,
Даўно жадаю я адно:
Няхай хутчэй знікаюць п’яніцы,
А не гарэлка і віно.
«...і там яна канчаецца»
После женитьбы Анатоль получил двухкомнатную квартиру в микрорайне Зеленый Луг, который только-только начал застраиваться. Квартира считалась подменной, до этого в ней жил поэт Марк Смагорович. Из разговора знал, что новое место жительства ему нравилось, квартира имела пристойный вид — на двоих с женой Валей площади хватало. Это же не «коммуналка» на Лодочной, где, казалось, нельзя и шагу ступить, не ощущая на себе придирчивого взгляда соседей. Признаюсь, я ни разу не был у него в гостях в зеленолугской квартире, не знаю, как ему там работалось, на чем «замешивались» его стихи и венки сонетов, написанные в то время. Одно знаю: здесь в ночь на 21 марта 1970 года совершила последний круг трепетная, словно от какого-то испуга, стрелка земного времени его беспокойно-торопливой жизни. Уснул и не проснулся, не увидел света нового весеннего дня. И не сердце подвело, что когда-то беспокоило хозяйку нашей съемной с ним «голубятни», а давняя травма головы. И исполнилось поэту только двадцать девять лет.
«Как он еще до этих лет дожил с такой гематомой? — удивлялся главврач поликлиники Союза писателей Нейфах, когда увидел рентгеновские снимки и прочел заключение медицинской экспертизы. — Там коронарные сосуды мозга словно кто-то посклеивал.» Старые люди обычно говорят: легкая смерть. Может, и так. А была ли она для Анатоля легкой, когда каждый день жил с чувством ее неизбежности? А что так оно и было, можно судить по стихотворению Анатоля Сербантовича «Там пачынаецца паэзія». В нем внимательному читателю можно было разглядеть намек на встречу с неземной жизнью:
Там пачынаецца паэзія
І там яна канчаецца,
Дзе ты ўсміхаешся гарэзліва
І цэлы свет гайдаецца.
Спяшай зрабіць са сцежкі крок,
Дзе цішыня густая,
Каб прачытаць адзін радок,
Які ніхто не знае.
Под ним Анатоль написал: «Серада. 11.03.70. Апошні мой верш». Неужели такую неизбежность предчувствовал поэт, когда ставил эту дату под стихотворением? А может, он руководствовался чем-то другим, может, он собирался нырнуть в водоворот новых задумок, более значимых, сложных, нежели обычные стихи, которые могут и подождать?
Думаю, есть доля правды в суждениях Василя Макаревича. Он утверждает: «В последнее время у него появилась грандиозная задумка: создать венок венков сонетов. Мне почему-то не верилось, что это можно сделать хотя бы из-за технической сложности. Но Анатоля тяжело было переубедить. Он был уверен, что должен создать это произведение, и решил заниматься только им. Поэтому написал две строфы и означил, что это его последнее стихотворение. Трудно сказать, смог бы он осуществить свою задумку, если бы его жизнь не оборвалась так трагично и внезапно, как обрывается песня жаворонка, когда не выдерживает сердце высоко взятой ноты». В рецензии на посмертные издания книжек Сербантовича писали: «Поэт предчувствовал, что преждевременно уйдет от нас, покинет этот земной мир». Не знаю, не берусь ни утверждать, ни опровергать эти рассуждения и предположения. Мне, например, он ни разу не говорил, что ему мало осталось жить. А если в стихах и писал о смерти, так это просто игра с чем-то опасным и таинственным, мол, вы боитесь говорить об этом, а я не боюсь, и ничего со мной не случится. А если что и случится, то чему быть, того не миновать. Он был энергичным, думал о жизни, у него было много планов».