— Верно! Так и есть! Так и станется!
Застолье продолжается до того момента, пока те, кто воткнул березку на засеянном поле, не повторят свою мольбу:
— Пошлите, божества, спокойного дождя, теплого солнца!
И тотчас после этих слов женщины и девушки устремляются на середину риги. Поводя плечами, блестя веночками и гривнами, изгибаясь, словно гречиха на поле под ветром.
взлетают высокие голоса. Им вторят и пронзительно тонкие, и глухие, низкие, словно гудение шмеля:
продолжают высокие, и остальные откликиваются:
Потом три молодицы сбрасывают с плеч платки-сагши. Неразбериха шалей, веночков, косынок смещается, образуя вытянутый круг; те, кто без сагши, остаются внутри него и, одна другую подгоняя, начинают круговой танец. Играют бедрами, грудью, притоптывают по плотному току, прогибаются, выпрямляются, плавно возносят руки над головой. Они изображают понятные и непосвященному дела: полевые работы, прорастание зерна, рост стебля, набухание колоса, созревание. И перезвон кос и серпов после Екабова дня, когда наступает осенняя страда.
Юргису прежде не случалось бывать на крестьянских праздниках с их действами и видеть обращенный в танец рассказ о том, как зреет урожай, сколь тяжкими усилиями добывают свое пропитание и все остальное, что нужно для жизни, те, кто в своих удачах и бедах может положиться лишь на свои руки, спины и упорство — и, конечно же, на благосклонность духов земли и плодородия. Не объясняли Юргису и того, почему, когда одна живая картина сменялась другою, место молодых плясуний занимали другие — зрелые, округлые, самим обликом своим напоминавшие тяжелые снопы. И все же он, росший в крепостных стенах и обучавшийся в монастыре, понимал, что стал участником какой-то мистерии. Не менее священной, чем церковные, утопающие в клубах ладана действа, изображающие рождество Христово, казнь его и воскресение, какие видел он в Полоцке. К Христовым мистериям церковные отцы готовились долго и истово, стараясь поселить в сознании зрителей покорность и раскаяние в грехах, чтоб крепло в них убеждение: лишь следуя поучениям пастырей и тщательно выполняя церковные предписания, весь век свой согревая на груди крестик или образок, человек может заслужить божье милосердие и спасется от кары в этой и в загробной жизни.
Мистерии учат человека: покорно подчинись тому, что сильнее тебя. Неукоснительно слушайся всевышнего и в большом и в малом.
Владетель, князь, правитель тоже обретают могущество, когда люди им покорны. Пока не найдется кто-то другой, еще более могущественный.
Нынче — последние действа праздника засева. Сегодня мужчины и старцы, ведуны и ясновидцы селения — участники мистерии плодородия.
Ну, а завтра…
— Значит, в ночное все-таки? — В сумерках Юргис перехватил Степу по пути на выгон. Парень нес под мышкой свой мохнатый кафтан и свернутую льняную тканину. Ту самую, похоже, которую дали пришельцам хозяйки селения, чтобы на ней спать, — после того, как белая лошадь переступила скрещенные рогатины правой ногой и тем показала людям, что земные и небесные духи благосклонны к непрошеным гостям. — В ночное, а? К Убеле?
— Так ведь у нее братьев нет, кому же коней пасти? А я спутать их помогу и костер разожгу…
— Ты с нею целуешься?
— Так если ей охота…
— Песенка такая есть про девицу, которой до того была охота, что волк жеребенка унес. — Юргис оглянулся: не слышит ли кто?
Уже третью ночь Степа с дочерью здешней ткачихи уходил в ночное отдельно от прочих. Так ведут себя приглянувшиеся друг другу парень с девушкой — вместе стелют постель из листьев, а осенью, когда убран урожай, одаряют родителей и посаженых свадебными подарками. Убеле была видной девушкой, усердная, речистая, девичий венок свой носила честно. Не один удалец звал ее в ночное, был и такой, как слышал Юргис, кто пытался даже застегнуть большую шаль на ее груди чеканной сактой работы ерсикского мастера. Но до сих пор Убеле всем отказывала. Держалась вместе с другими девушками, вместе с ними подшучивала над парнями.